— Чья подпись стоит на самых древних хартиях? — спросила Кальпурния, и вопрос надолго повис в воздухе. Для гражданина Империума, подданного Императора, поклоняющегося Ему у алтарей Адептус Министорум, подобная идея была просто немыслимой. Как можно решится на такое — переписать и исказить слова, начертанные и заверенные богом, ходившим среди людей?
Кальпурния наблюдала, как та же мысль появляется в сознании остальных: Одамо прикрыл глаза, Амри глядела в пол, а Куланн даже дрожал. Она хорошо понимала, что они чувствуют. Ей удалось сконцентрироваться на деталях церемониала наследования только потому, что она старалась не думать о природе этой хартии. Когда она позволяла себе мысли о ней, то ощущала почти физическое давление и чувствовала себя слишком маленькой, слишком незрелой для этого.
Но долг есть долг, и заканчивается он только со смертью. Шира подняла кувшин, заново наполнила свой стакан водой, долила остальным и взяла инфопланшет.
— Что ж, — произнесла она, — каковы бы ни были данные о претендентах и их делах, факт в том, что нам придется устроить слушание, а не церемонию передачи прав. Так что давайте к нему готовиться.
Флотилия Хойона Фракса, в пути
— Бесполезно, если он…
Тьма.
— …думать, что ему удастся…
Тьма.
— …отри, что ты делаешь, я не зна…
Тьма. Боль. Тьма.
— думал, это лучше всего, магос. Но, доктор д’Лесте, сэр, я должен сказать вам, что коды…
На этот раз темнота воцарилась не сразу, но все же…
Тьма.
Медленно наливается расплывчатый свет. Что-то вставлено ему в рот. Нужно освободить его, нужно…
— Боги, ну он и дергается! Иди сюда! Мне плевать, просто иди сюда, держи маленького ублюдка! Хватай его, за руку хватай!
Неотчетливые движения в расплывчатом свете. Так давит на чувствительные мышцы и кожу. Боль. Надо нормализовать давление.
— Откуда у него такая силища, погляди на него! К черту, зови д’Лесте! Нет, приведи магоса. Да, нарушь его треклятый покой! Живо! И дай-ка мне тот шприц…
Невероятно холодный укол. Все расплылось в затуманенном сознании.
Сны, впервые за долгое время. Недобрые сны. Он бродит по палубам и залам, снова став ребенком, вокруг мертвые тела раскиданы по полу и нагромождены в арках и туннелях, из их ран сочится кровь. Голос матери эхом отдается по кораблю. Она поет колыбельную, но при этом пытается не расплакаться. Слышать ее больно.
Тьма.
Свет. На сей раз не размытый. Белый вогнутый потолок, и далекие фигуры смотрят на него сверху вниз. Он узнает лица, которые видел на корабельных смотрах и собраниях офицеров. Он знает, что в них есть что-то важное, что было так ясно, так ясно до того, как начали меняться свет и тьма, до того, как пришли сны и боль.
Но боль все еще осталась. Его мозг как будто дрейфует в странной, потусторонней купели боли.
Густо-красное в ногах постели. Трудно различить. Он знает, что бил кого-то ножом. Выжили ли эти люди? Не могли. Умерли ли они и пришли сказать ему, что они мертвы? Наверняка. Сейчас он мыслит лишь искаженной, лихорадочной логикой и решает, что это — единственное возможное объяснение.
— Ты меня слышишь? Ты понимаешь меня?
Голос странно ритмичный, чудесно теплый и мягкий, но при этом бездушный, словно голос актера, который способен воспроизводить все нюансы человеческой речи, но не верит ни в один из них.
— Энсин Петрона, ты меня понимаешь?
Густо-красная мантия с необычным золотым геометрическим узором по краю, состоящим из знаков, которые ему незнакомы. Стальная цепь на шее. А над шеей — лицо, лицо из бледной плоти и блестящего металла, с одним единственным глазом с красным ободком…
— К нему возвращается мышление, — говорит это лицо. Петрона мечется, и кто-то снова хватает его за руки. — Усыпите его. Еще день отдыха, и мы посмотрим, готов ли он встретиться с нами.
Тьма.
Зал совета Костацина Базле, епарха гидрафурского Уровень 47, шпиль Дукатин, собор Восходящего Императора, Гидрафур
Преподобный Симова хмурился, когда вошел в двери вместе с другими священниками. Каждый из них по очереди прикасался амулетом, висящим на шее, к стопам мраморной статуи Императора, вделанной в дальнюю стену. Как и во многих других покоях Министорума, она была специально установлена не в самом центре, чтобы Император наблюдал за всей комнатой, а не просто смотрел прямо вперед из-за кресла епарха. Миновав статую, священники целовали аквилу, вышитую на конце молитвенного плата епарха. В настоящий момент она была зеленой на синем фоне — цвета, которые носило духовенство, отмечая дождливый сезон Гидрафура и конец года.