Она глубоко вздохнула, и этот глоток эшлендского воздуха вернул ее к реальности, в гостиную ее дома. Она обошла вокруг табурета и посмотрела мне в лицо.
— Вот что ты почувствуешь сегодня ночью, — сказала она. — Когда ты будешь окружен языками пламени, а вокруг будут стоять, подбадривая тебя, все мужчины и женщины города, ты познаешь это самое чувство. А затем появится женщина и сквозь огонь уведет тебя в темноту, и все произойдет само собой.
Я кивнул, но она, похоже, заметила в моих глазах страх.
— Все не так плохо, Том, — сказала она. — То, чем ты будешь заниматься, совсем не так плохо, как ты, может быть, думаешь.
Я кивнул еще раз.
— Именно так я встретила своего мужа, — сказала она тихим голосом. — Он был Арбузным королем, а я — его королевой. Возможно, то же самое случится и с тобой.
Она пригладила рукой мои волосы.
— А где Люси? — спросил я.
— Люси? — удивилась она. — Странный вопрос. Готовится к фестивалю, конечно. Как и все остальные. — Она сделала шаг назад, оглядывая свою работу. — Не так уж и плохо для полуслепой старухи.
Она вручила мне зеркало, в котором я не узнал себя, — хотя кто, кроме меня, мог там отразиться? Мои волосы были коротко и неровно подстрижены, а местами торчали ежиком. Обычно я ношу прическу, отчасти прикрывающую уши, а теперь над ушами все было срезано, и сквозь остатки шевелюры просвечивал голый череп. Лоб также был полностью открыт — кстати, он оказался выше, чем я думал. В целом все это выглядело так, будто с меня содрали лоск цивилизации, чтобы я смог увидеть себя без прикрас. Я стал похож на типичного парня из Эшленда.
— О'кей, — сказала она. — Теперь займемся одеждой.
Она удалилась в соседнюю комнату и через минуту вернулась с охапкой штанов и рубашек вместе с вешалками. Все это она опустила на студ.
— Вещи Тома, — пояснила она. — Моего мужа. Их никто не трогал со дня его смерти. У меня так и не хватило духу от них избавиться. Да и разве ж я могла? Эти вещи все еще принадлежат ему. Иногда я перебираю его гардероб, трогаю его рубашки, вспоминаю, как они смотрелись на нем. Они до сих пор хранят его запах — конечно, лишь слабый намек, но я его чувствую: смесь пота, древесной стружки и табака. Окажи мне маленькую любезность, Том, — примерь эту одежду. Пожалуйста. Тебе оно ничего не стоит, а мне ты доставишь большую радость. Я была добра к тебе, не так ли? Я поселила тебя в уютной комнате, и мы с Люси хорошо о тебе заботились, ты ведь не станешь это отрицать?
— Миссис Парсонс, — сказал я, — но ведь это его одежда, а он…
— Ну да, он мертв, — сказала она. — А это всего лишь одежда. Обычная поношенная одежда. Прошу тебя.
Она тактично покинула комнату, чтобы я мог переодеться.
— Великолепно, — прошептала она, вернувшись. Глаза ее затуманились слезами умиления. — Ты смотришься таким… таким статным в этой рубашке, Том. И штаны впору. Настоящий юный джентльмен.
— Но, миссис Парсонс, — сказал я, взглянув на свое отражение в зеркальном шкафу, — это уже не я.
— Глупости, — сказала она.
— Мои волосы слишком коротки и топорщатся ежиком. Рубашка жмет в плечах. Штаны выглядят как какое-то недоразумение. Они даже не достают мне до лодыжек. Я не могу выходить на люди в таком виде.
Но все мои слова пролетели мимо ее ушей.
— Ты ничего не понимаешь в любви, — заявила она.
— Это так, — согласился я.
— Но ты все узнаешь и поймешь.
В руке у нее был старый запыленный флакон; толстый слой пыли стерся лишь в тех местах, где она к нему только что прикасалась.
— Это твой одеколон, — сообщила она, капнула из флакона себе на ладонь, понюхала и на какой-то момент унеслась мыслями далеко-далеко…
Затем она принялась тереть теплой старческой рукой мою шею, перенося на меня этот запах и все еще находясь во власти воспоминаний.
— А теперь иди. — Она подтолкнула меня к входной двери, направляя, как будто я сам не смог бы ее найти. — Иди, Том. Женщины уже заждались.
Так оно и было. Они выстроились вдоль Главной улицы, стараясь держаться в тени под навесами. Солнце пекло немилосердно, когда я, обливаясь потом, хромал к центру города. Женщины молча стояли вдоль тротуаров и смотрели на меня во все глаза. Меня ослепляли солнечные лучи; раскаленный асфальт обжигал ноги сквозь подошвы ботинок; спина чесалась как раз в тех местах, до которых мне было труднее всего дотянуться. Одежда с чужого плеча стесняла движения, которые в результате стали напоминать неестественную походку Франкенштейна, — собственно, таковым я себя и чувствовал. Я был монстром. Проходя мимо витрины скобяной лавки, я увидел свое отражение (точнее, отражение того, во что я превратился) и начал понимать душевное состояние бедняги Франкенштейна, его ярость и обиду за то, что с ним сделали, его ужасное одиночество, а также страх и отвращение, которые испытывали встречавшиеся с ним люди.
Женщины дарили мне улыбки, когда я проходил мимо, а некоторые из них смеялись, прикрыв рот ладошкой.
— Привет, Томас! — говорили они.
— С добрым утром, Томас!
— Ты сегодня шикарно выглядишь, Томас.
Потом они начали до меня дотрагиваться.
Они тянули руки, чтобы прикоснуться к моим плечам, голове. Одна из них поймала мою ладонь и глубоко вонзила в нее ногти. Вздрогнув от боли, я сердито вырвался, а она сказала:
— Ишь, какой неженка.
— Чувствительный юноша, — поддакнула другая.
Здесь присутствовали женщины всех возрастов, размеров и типов. Иные были красивы, иные нет. Попадались и совсем молоденькие, и дряхлые старухи: бабушки и внучки стояли рядом, и все они трогали меня, дергали за одежду, вырывали меня друг у друга, смеясь уже в открытую, громко и пронзительно, чтобы не сказать истерично. Они прилипали ко мне, как металлическая стружка к магниту, и в конце концов я оказался зажат в их плотном кольце; они давили на меня со всех сторон; их тела, груди, ляжки, их пот, их запахи и руки довершили начатое жарой — я задыхался, они выдавили весь воздух из моих легких, я тонул, я падал, я пытался спастись от них единственно доступным мне путем: я потерял сознание.
Когда я очнулся, женщин уже не было. Улица как будто вымерла. Должно быть, прошло несколько часов. Я лежал на скамейке под навесом. Надо мной из расплывчатого туманного пятна медленно кристаллизовалась фигура мистера Спигла. Одарив меня улыбкой, он приподнял одной рукой мою голову, а другой поднес к моим губам стакан холодной воды. Я сделал несколько глотков.
— Думаю, все в порядке, — бодро сказал он. — Я, конечно, не врач, но я думаю, что с тобой все в порядке.
— Спасибо, — сказал я.
— Ты на время отключился и пропустил состязание по плевкам. А также подсчет семян в рекордном арбузе.
Я слабо кивнул, продолжая пить.
— Счет перевалил за тысячу, — сообщил он. — Все были потрясены. А победил маленький мальчик. — Он улыбнулся, щуря глаза за толстыми стеклами очков. — Ну а теперь пришло твое время.
С этими словами он протянул мне «корону» — выпотрошенную верхушку арбуза, зеленую снаружи и розовую изнутри.
— Я сам ее сделал, — заявил он не без гордости. — Это входит в мои обязанности члена фестивального комитета. Давай-ка примерим. Как-никак, я ждал этого момента восемнадцать лет. Согласись, мне не откажешь в долготерпении… Вы только посмотрите! — воскликнул он в восторге, напялив свое изделие мне на макушку. — Нет, вы только посмотрите! Клянусь, это стоит того, чтобы ждать так долго.