— Гриш, доктор на дороге! — вдруг вцепилась она ему в рукав, увидев на обочине человека в белом халате, поднимающего руку. Кладовщица так обрадовалась, как будто появившийся врач мог что-то изменить в отчужденном отношении к ней шофера.
— Подвезти, доктор? — лихо, с надеждой на освобождение спросил Гриша. — Медицину завсегда уважаю.
— Дело, понимаете ли, не во мне… — сказал молодой врач, поправляя очки. — Деликатное, можно сказать, дело. Вы не в Шелапутинки?
— По пути, доктор, — сказал Гриша, все еще продолжая надеяться.
В это время из кузова раздался бас ягодного уполномоченного:
— Вы, товарищ доктор, сажаетесь или нет? Мы со всем уважением, однако время поджимат.
Врач, поняв, что бас принадлежит человеку, видимо, главному, подошел к кузову. Тихон Тихонович привстал, продолжая сжимать четверть милицейскими галифе.
Инстинктивно поняв, что Тихон Тихонович не предполагает спуститься на землю, врач повторил, разводя руками:
— Деликатное, можно сказать, дело.
Тихон Тихонович побаивался деликатных дел, но в то же время любил их. Когда они ему поручались, это пугало его, но и возвышало в собственных глазах, как акт доверия со стороны общества. Поэтому, продолжая контролировать мускулистыми икрами емкость с эссенцией, он все же принагнулся к врачу, что создало некий, хотя и на разных уровнях, интим.
— Женщина с ребенком, — сказал врач вроде бы просто, но со значением.
— Доставим, — несколько разочарованно заверил Тихон Тихонович.
— Вы Беломестных Иван Кузьмича знаете в Шелапутинках? — спросил доктор.
— Кто ж его не знат… — как бы спокойно пробасил Тихон Тихонович, но уже чуя деликатный запах деликатного дела. — Только он не в Шелапутинках, а на Белой Заимке.
— Это дочь его, Ксюта, — быстро заговорил доктор. — Выгнал ее Иван Кузьмич, когда понесла. Родила у нас. Ребеночек прехорошенький, весом три восемьсот. Мы к ней со всей душой: оставайся у нас в нянечках, ребенка в ясли отдадим, а она уперлась — и ни в какую. Поеду, говорит, к отцу, в ноги упаду.
— А отец-то кто? — расслабляя икры вокруг эссенции, но собирая морщины на лбу, насупился Тихон Тихонович.
— Иван Кузьмич Беломестных, я же вам сказал, — с отчаянием повторил доктор.
— Да не ее отец, товарищ доктор, это я усвоил, а ребенка еёного отец кто? — рассердился Тихон Тихонович, очевидно, делая какие-то одному ему понятные прикидки в уме.
— Ягодный уполномоченный какой-то.
— Чо? — взревел Тихон Тихонович, побагровев и оглядываясь на старичка-грибничка, геологического парня и особенно опасливо на вылезших из кабины кладовщицу и шофера. — Это я — ягодный уполномоченный. Я Ивана Кузьмича, можно сказать, друг, в избе у них прошлым летом стоял и Ксюту знаю. Но она мне не то чо в дочки, во внучки годится. Я человек, знаете ли, живой, но строгих правил и отступлений от семейной жизни не позволяю. Чо за оскорбления!
— Может быть, это другой ягодный уполномоченный… — робко отступил под его напором врач.
— У нас в районе других ягодных уполномоченных нет, — отрезал Тихон Тихонович.
— Позвольте, а как ваша фамилия?
— Тугих моя фамилия, а полностью Тихон Тихонович Тугих.
Врач изучающе взглянул на возмущенно напыжившегося ягодного уполномоченного и, покачав головой, со сдержанным грустным негодованием сказал:
— Именно так, насколько мне известно, и зовут отца ребенка.
Тихон Тихонович как-то ослабел, разжал милицейские галифе, освободив эссенцию, и, пыхтя, полез через борт грузовика.
— Где она?! — затряс он головой так, что тюбетейка сдвинулась на ухо.
— Я вас прошу не нервировать мать. Это отражается на молоке, — забормотал врач, но повел Тихона Тихоновича в больницу.
— Старый козел, — возмущенно всплеснула руками кладовщица.
— Знаю я эту Ксюту — психованная… — меланхолически заметил Гриша, но кладовщица оборвала его в приступе женской солидарности:
— Все вы таки, все… Сначала соблазните, а потом — ваше дело не рожать, поскорее убежать. А нас психованными называете…
— Да только как это он ухитрился? — размышлял Гриша. — Мы ведь вместе в той избе стояли, и ничо такого за Тихон Тихоновичем не замечалось. К продавщице в сельпо — это они, бывало, захаживали, а насчет Ксюты — ни-ни. Правда, однажды…
— Чо однажды?
— Сказал он мне по-строгому: «Ты, Гришка, девку не трожь — она еще малая».
— Ну а ты?
— А я чо? У меня делов без нее хватало.
— Знаю я твои дела… Так, по-твоему, Тихон Тихонович ее для себя берегли?