Он поднялся со стула, словно бытие корабля стало ему чуждо. Его фигура выглядела теперь даже менее материальной, чем раньше. Он был здесь, но не принадлежал этому месту.
— Каэлион, — позвал он, не поворачиваясь к терминалу. — Мальчик мой! Нам пора домой. Ты славно поработал!
Из меча, покоящегося у Ардена на коленях, медленно показалась странная синяя дымка. Она струилась, как пар над водой ранним утром, искрясь мягким светом. Из этой дымки появился фантом — не древний кузнец, не дух меча, не великий мастер. Это был ребёнок. Мальчик лет семи, с большими глазами и волосами, которые казались слишком светлыми для этого мира. Его одежда была простой, почти деревенской, и на лице играла детская, немного робкая улыбка.
Мальчик подошёл к Ангураху и взял его за руку. Повернулся к Ардену. Поднял свою маленькую ладошку и помахал ею на прощание.
Они пошли по палубе прочь от рубки. От Ардена. Их силуэты становились всё более размытыми, их шаги стали почти нематериальными. Как будто они не исчезали, а растворялись в самой реальности.
С каждым движением они становились частью чего-то большего. Вне времени. Вне пространства.
Только последняя фраза Ангураха осталась в голове Ардена, как эхо:
— Пока ты не нашёл свой путь, я буду наблюдать. Возможно, ты сумеешь изменить ход событий. Возможно, ты — первый, кто действительно попытается.
…Аммут появилась внезапно. Не как тень, не как звук, не как предупреждающий сигнал. Она нахлынула яростно и беспощадно — огненным вихрем, который разорвал пространство корабля, будто тот был сделан из бумаги.
Еще мгновение назад Арден сидел в капитанском кресле «Грома», чувствуя мерное дыхание машины и глубинный ритм полёта. А теперь его окружало лишь безграничное пустое пространство. И в этом вакууме — она.
Огненный смерч, в котором чудилось что-то живое, сжимался вокруг него. Словно сама стихия желала уничтожить его. Вспышки пламени, напоминающие удары когтей, проходили по границе его волновой структуры. Гигантское кольцо огня, которое было не просто формой, а сознательной агрессией, сужалось, приближалось, готовилось смять всё внутри себя. Это была не просто Аммут. Это была вся её сущность, собранная в один грозовой поток.
И только силовой щит из темного поля удерживал её. Но Арден знал — это ненадолго. Он чувствовал, как поле трещит, как начинает истончаться под давлением. Каждая нить его защиты была на грани разрыва.
Жарко. Душно. Давление было невероятным. Ощущалось, как если бы он находился в центре звезды, которую заставили гореть вдвое ярче.
И вот… снова это ощущение.
Словно он уходит в другое измерение.
Но не в теневое. Не в волновое.
В квантовое.
Время остановилось.
Не замедлилось. Не застыло.
Просто исчезло.
Яркая вспышка.
Словно весь мир пронзили тысячи световых нитей. Некоторые были тонкими, почти как паутина, другие — толстыми, как канаты, которые могли бы выдержать вес целого мира. Ярких до боли в глазах. Таких, что даже свечение Аммут казалось едва тлеющим угольком на их фоне.
Квантовая неопределённость на макроуровне.
Это был не просто теоретический переход. Это было пробуждение.
Арден видел всё. Все возможные варианты. Прошлое, которое могло быть. Будущее, которое ещё может случиться.
Можно было выбрать любой момент. Любую реальность.
Перестроить вселенную. Разогнать энтропию. Взорвать всё живое. Создать новое. Переписать законы. Собрать заново.
Власть и абсолютная сила.
Но он не стал брать её.
Он перевёл взгляд на Аммут.
При свете этих нитей стенки вихря стали прозрачными. Он увидел её.
Девочку.
Тринадцатилетнюю, хрупкую, с черными волосами, облепленными влагой пота. Она сжималась в позе эмбриона в самом центре плотного силового кокона. Там, внутри, были все поля, кроме одного — тёмного.
Она дрожала.
Боялась.
Арден огляделся. За пределами кокона миллиарды яростных искр бились о его поверхность, словно волны о скалу. Они летели со всех сторон, каждая — отдельная душа, но вместе они становились чем-то большим.
Это была не одна Аммут. Это был её коллективный разум.
Искры, которые она поглотила, слились в одно сознание, но не с ней. Против неё. Её собственные жертвы, её собственный страх, её собственная зависть к жизни, которой она больше не могла быть частью.
Боль. Горечь. Жажда.
Огромная, нестерпимая жажда.