Никому и в голову не пришло, что на ней была изображена рядом стоящая старуха.
Рома пожал руки мужчинам, обнял женщину и приятными духами и поблагодарил всех за такую заботу. Вскоре они ушли, и у могильной плиты (на самом деле, у простого куска камня) остались лишь двое: высокий стройный молодой человек и низкая сгорбленная бабка, которой так и хотелось подкинуть пару лишних монет. Приятный ветерок пробегал по телу и уносился дальше, ведь мог себе это позволить. Он мог улететь куда угодно, и никто не поймал бы его, но каждый бы прочувствовал ощутимое дуновение. Рома позавидовал ветру. Захотел стать им. Как же классно будет просто раствориться в воздухе и подняться к облакам, утонув в них. Как заманчиво выглядит возможность исчезнуть и больше не видеть все эти лица. Забыть обо всём и стать ничем — вот чего сейчас хотел Рома, стоя у могилы своего отца.
Мама плакала. Вернее, рыдала, захлёбываясь собственными слезами. Она упала на землю и прильнула к ней, начав целовать почву. Рома не разбирал её слов, а потому просто стоял в ожидании того, когда прекратится весь этот спектакль. Он мог простоять так весь день, пока мама не излила бы душу этому куску камня. Пуская горюет; пусть хоть что-то разбавить её вечный алкоголизм.
Рома сунул руки в карманы и стал оглядывать открывшийся перед ним пейзаж, игнорируя судорожные женские всхлипы рядом. Впереди простиралось зелёное поле, на котором единицами росли деревья. Ковёр яркой травы уходил далеко к горизонту, пока не натыкался на светлое озеро. На нескольких его берегах, радуясь и смеясь, купались семьи, даже не подозревая о том, что совсем рядышком похоронили человека, которого следовало утопить на дне Марианской впадины.
Слишком хорошее место у тебя, папаша. Я бы лучше отвёз тебя на помойку.
С любовью, твой сын.
Воздух был свеж и приятен. Он проникал в лёгкие и наполнял их ароматом лета, пока откуда-то издалека доносился смех играющих детей. Облака не спеша плыли по голубому небу, держась друг с дружкой в обнимку. За спиной изредка проезжали машины, и Рома был уверен, что каждый водитель хоть чуть-чуть, но бросал взгляд на эту красоту. На этот спокойный пейзаж, так не подходящий похоронам.
Впрочем, плевать. Рома чувствовал себя превосходно — мигрень отпустила его ещё ночью. Всё, чего он сейчас желал, сводилось к пятидесяти миллилитрам виски и Насте. Насте в нижнем белье. Насте с безупречной улыбкой на лице. Насте с её упругими ягодицами и наивкуснейшей яичницей. Он хотел убраться отсюда как можно скорее и поспать с Настей, забыв об этой могиле навсегда. Разорвать её в памяти и зашвырнуть остатки в самые тёмные уголки сознания, где никогда не включают свет.
Свет лишь показывает нам то, чего мы не хотим видеть.
— Прошу, Лёшенька, прости меня! — Мать поднималась с земли, но очень медленно, будто хотела подольше послушать шёпот бывшего мужа. — Прости меня и Рому, грешных нас тварей! Мы извиняемся перед тобой, Лёшенька, любименький мой…
Рома чувствовал, как где-то глубоко-глубоко внутри него закипает злость. Он еле сдерживал себя, чтобы не наброситься на маму и с силой тряхнуть её, чтобы она перестала просить прощения у этого подонка. Подонка, который оставил их семью ради опиумной шлюхи и вернулся через двенадцать лет, услышав о наполненных деньгами карманах сына! И теперь он слушал извинения, которые ни разу не заслужил! Единственное, что должно даться ему по заслугам, так это десятый круг в жарком аду.
Трахай Алён и жри опиум, говнюк. Я ни черта не жалею, что убил тебя.
— Ты заслуживал любви больше, чем любой из нас. Ты ошибался, милый, да, но Бог ведь прощает тех, кто кается в своих грехах. И ты пришёл в наш дом покаяться в них. Прости Рому за невоспитанность, но он не слуга Сатаны, он просто настолько грешен, что не увидел в тебе и лучик света. Прости нас, милый, и покойся с миром.
Она окрестила могилу и, рыдая, поплелась к машине. Рома остался стоять над могилой, со сжатыми в карманах кулаками. Наконец он вновь остался с отцом наедине. Их не окружали стены, рядом не было матери, и ни одна пара глаз не наблюдала за ними. Над закопанным под слоем земли отцом стоял смотрящий на него сын. Смотрящий через почву, прямо в чёртовы карие глаза. И он был искренне рад, что они больше никогда не увидят свет.
— Ты это заслужил. — Рома харкнул на могилу и вытащил руки из карманов. — Но я бы скормил тебя птицам. Хоть так ты принёс бы кому-нибудь пользу.