Гитлер встал на подножку автомобиля и обвёл задумчивым взглядом глядящих на него немцев. Он лихорадочно перебирал в голове собственные речи, подбирая наиболее подходящую для подобной публики. Почти все свои речи он считал гениальными и помнил наизусть. «Пожалуй, не стоит давить, — подумал Гитлер, переведя взгляд на старика в кителе капитана Вермахта. — Подойдёт речь, сказанная по радио по случаю взятия Орла в октябре сорок первого». Тогда ему пришлось оправдываться за непозволительно огромные потери при взятии города. Дорога на Москву оказалась открыта, но некому было наступать, и пришлось срочно перебрасывать резервы.
Гитлер ещё раз обвёл взглядом толпу и начал устало, как занятой и деловой человек:
— Мои немцы, мои дорогие преданные немцы, сегодняшнее появление здесь далось мне нелегко.
Затем его голос начал набирать силу.
— Но я с вами для того, чтобы сказать — мы развязали неистовую борьбу, поистине решающую для всего мира. Её размеры и последствия оценят лишь наши потомки. Но я не хотел этой борьбы!
— Кто это? — переглянулись перезрелые фрау из первого ряда.
Однако Гитлер сделал вид, что не услышал.
— Ещё с тридцать третьего года, когда провидение ниспослало мне руководство империей, я и мои соратники делали всё для предотвращения войны! Я протянул миру руку, но мою руку оттолкнули! Заговоры демократов, евреев и масонов вынудили нас начать эту войну! И с тех пор не прекращается борьба между правдой и ложью! С востока Европе угрожало нашествие орды, подобной ордам Чингисхана, и только мы, немцы, сумели разбудить Европу! От Белого до Чёрного моря, рядом с немецкими солдатами, плечом к плечу сражались итальянцы, финны, венгры, румыны, словаки, хорваты, бельгийцы, голландцы, испанцы, датчане, норвежцы и даже французы!
Устав от перечисления наций, Гитлер выдохся и взял паузу. По толпе побежал недоумённый ропот, суть которого сформулировал в одном вопросе немец с большим животом и в видавшей виды старой тирольской шляпе.
— Ты кто?! — выкрикнул он, приставив к уху ладонь.
Гитлер бросил поверх голов величественный взгляд и приложил к сердцу руку.
— Мы начали эту войну, но не довели её до конца. Эта война не окончена, пока её не выиграет наша немецкая Родина! Это говорю вам я — ваш фюрер, Адольф Гитлер!
После этих слов он рассчитывал на эффект разорвавшейся бомбы, но по площади пробежало только вялое перешёптывание.
— Там Гитлер? — прищурилась старая немка, растолкав тростью первый ряд. — Где он? Покажите. Я не вижу. Похоже на дурацкий розыгрыш.
— Пойду-ка я домой, — согласилась её подруга в традиционном наряде из нескольких юбок, не доходящих до земли строго на высоту пивной кружки. — Я пришла, потому что мне сказали, что сегодня пастор Хейнер будет читать проповедь не в церкви, а здесь, на площади, под открытым небом. Но, видимо, я чего-то не поняла.
— Погодите! — выкрикнула Ева. — Куда вы? — растерялась она, заметив, что толпа собирается расходиться. — С вами говорит наш фюрер!
— Это фюрер? — хмыкнула немка с тростью. — Это не фюрер. Где пиджак, где чёлка, от которой меня бросало в трепет, где мои любимые усики?
— Верно! — поддакнул немец в серой военной кепке. — Я пришёл в форме капитана-пехотинца, а он — в линялой рубашке. Какой же это фюрер? Марта, — обратился он к сидевшей на бревне соседке. — Ты же видала нашего Адольфа?
— Я пожирала глазами нашего фюрера в тридцать девятом! — вскочила Марта, обрадовавшись всеобщему вниманию. — Вместе со всеми я кричала на площади: фюрер, мой фюрер, завещанный мне Господом! Это был такой восторг!
— Так это он? — переспросил сосед.
— Где? — не поняла Марта. — Этот? Нет. Мой фюрер герой, он великан с могучими руками, которые мне снились ночами. Он качал меня на них, как качают возлюбленную, перед тем как отнести в спальню!
— Вот ваш фюрер! — указала на Гитлера Ева, пытаясь перетянуть внимание на себя. — Единственный и непогрешимый!
— Не похож! Пусть докажет! — выкрикнули из толпы.
— Да! Пусть докажет!
Гитлер заглянул в салон автомобиля и достал экземпляр «Майн Кампф», который он планировал подарить самому ярому поклоннику. Но сейчас даже затруднялся, кому бы мог его вручить.
— Вот моя Библия! — поднял он книгу над головой. — Моя жизнь и моя борьба!
Он хотел повторить ту самую речь, которую произносил, когда презентовал свой труд на партийном съезде в Мюнхене, но его перебили.