Я поставил свою палатку рядом с мини-вигвамом вождя и на следующий день дал ему еще кувшин спирта, а в ответ получил самые горячие заверения в нашей дружбе до гроба, после чего вождь добросовестно напился. В одиночку. Должно быть, при этом его посещали веселые мысли, так как он время от времени выходил на свежий воздух, ударял себя по бедрам и повторял: «Гоп, гоп!»
Существует ошибочное мнение, будто американские краснокожие — хмурые, сумрачные люди. Может быть, это еще справедливо по отношению к старикам, да и то не всегда. Молодость же отличается веселостью. Обычно молодые индейцы резвятся, как европейские уличные мальчишки, и проводят дни напролет в играх. От европейцев они заимствовали игру в конное поло. Скачки на лошадях и стрельба из лука их любимые развлечения.
И все же жить белому у этих дикарей не сладко, особенно в отношении питания. Обычно мне, как почетному гостю, предлагали на деревянном блюде сырые легкие и почки, плавающие в еще теплой крови. Очень почетное блюдо состоит из требухи и рубца овцы или гуанако [вида ламы], всегда сырых. Нужно было иметь желудки туземцев, чтобы безопасно вкушать такие яства.
Индейцы большие демократы. Их главари ничего не могут решить без одобрения всех воинов.
Поэтому вождь акуасов, желая сообщить другим племенам индейцев о моем прибытии и проектах, собрал большой совет ахокнекенке (буквально «люди юга») на уединенной поляне около реки Лимая, вдали от женщин, которые никогда не вмешиваются в дела мужчин.
Рио-Негро образуется слиянием двух рек: текущего с севера Неукена и текущего с юга Лимая. Наша сходка происходило именно на берегах Лимая.
Так что вскоре мы двинулись туда по бескрайней голой степи. Пересекая необозримое пространство. Лошади наши с пеной у рта мчались как бешеные и разрумянившийся Куркумилла, словно пьяненький русский ямщик, все время залихватски посвистывал и покрикивал на своих «залетных». Хорошо и жутко было на душе.
Так через несколько дней, словно увлекаемые роком, мы прибыли на место встречи. Это был край, куда почти не ступала нога белого человека. Во всяком случае, никто из «цивилизованных» географов и путешественников сюда еще не добирался.
Вскоре я обнаружил по разнообразию нелепых нарядов индейцев, чьи тела были густо покрыты росписью татушек, что здесь собрались представители нескольких племен.
Меня привел в центр этого стойбища мой военный эскорт, вооруженный булавами, с трудом отодвигавший толпу народа, с любопытством наблюдающего за событием. Море туземцев расступалось при нашем приближении, освобождая дорогу, словно Красное море перед Моисеем. Я, своей непривычной внешностью и одеждой, здесь всем бросался в глаза, точно «яблочко» мишени.
Пятьсот свирепых индейцев, прибывших от всех окрестных племен, присутствовали на этом Большом совете. Все краснокожие воины все время демонстрировали боевые приемы, чтобы поразить меня, как иностранца, своей ловкостью и смелостью.
Во время этих прыжков, криков, исступленных гримас каждый воин, точно одержимый пляской святого Витта, неистово дергаясь, словно на раскаленной сковороде, конвульсивно растягивал мускулы лица, перекатывал с одной стороны на другую сверкающие, безмерно выпученные глаза и скрежетал зубами, как если бы он находился в пылу битвы. Такие танцы граничили с эпилептическим припадком.
Я запоминал отличившихся, делая пометки у себя в уме. Рассчитывая уговорить некоторых кандидатов, на непыльную работенку за умопомрачительные по местным меркам деньги…
Это был воинственный шабаш, длившийся около десяти часов. Совет старейшин, услышав о моей просьбе дать людей, отклонил ее, сказав, что не доверяет белому.
Один местный мерзавец, сто десятилетний вождь Чакуайяль, перебирая ленты из змеиных шкурок, высказал свое мнение, что христианин вполне может иметь вместо человеческого — сердце броненосца… Старый интриган.
Тьфу, слушать противно, мелет пургу, словно старая баба! У которой язык длиннее коровьего хвоста. Такому бы придурку только пить, есть, да лапти плесть!
Глядя на это древнее лицо, на эти полуприкрытые облезшими ресницами глаза, нельзя было решить, что думает этот человек, но в то же время он весь был как бы пропитан жестокостью, неумолимой и необузданной. Той знаменитой восточной, бесстрастной и холодной жестокостью, какой ознаменовали себя в истории азиатские владыки, устраивающие пирамиды из сотен тысяч голов своих пленников и наполнявшие мешки человеческими глазами.