Индейцы временно оставили меня в покое и принесли в жертву быка и его внутренности. От меня, впрочем, скрыли причины, выдвинутые колдуном, и Чегуек соизволил объявить мне, что он не убьет меня сам, но не может противиться тому, чтобы другой великий вождь совершил жертвоприношение.
Для начала, выстроившись в ряд, вожди запели торжественную песню (каждый своего племени), к которой примешивались несогласованные крики и иногда пронзительные вопли. Басы, баритоны и теноры не соблюдали в этом хоре никакого порядка, но тем не менее примитивная дикая музыка очень гармонировала с типами певцов и с их окружением. Но мне подобная вакханалия только била по ушам.
После молитв шаманов последовала большая оргия, во время которой мне с молодецкой удалью непрерывно угрожали смертью. Индейцы, стаей голодных гиен, словно демоны зла, окружали меня, осыпая оскорблениями. Их ярость и бешенство вырастали по экспоненте с каждой секундой. Происходящее вызвало у меня чувство глубокого омерзения.
Нет особого смысла подробно описывать мое существование в этой атмосфере зависти, мрачной безнадежности, неслыханных лишений, неистовых оргий…
Я занимал маленькую палатку вместе с Хулио, а вокруг нас бесновались более сотни пьяных индейцев. От нашего отряда еще оставались двое индейцев-гребцов, Утрак и проводник, но они принимали участие в празднике. Как свои.
Между тем, приближалось лето. Довольно часто шли весенние дожди.
На следующий день после праздника аборигенов опасность только возросла; я решил спасаться не медля. «Бремя роковое» становилось невыносимым. У меня с собой был флакон гидрата хлорала на всякий пожарный случай, и я влил его в разбавленный спирт двум моим индейским стражам; тогда мы смогли отойти от лагеря, слуга и я.
Проводник не пожелал присоединиться к нам, сколь я его не улещивал обещанием большой награды, так как в этот момент колдун пел в нескольких метрах от моей палатки, и он считал, что тот сейчас же догадается о нашем бегстве. Конечно, определенный риск существовал, но у меня не было особого выбора. У нас, у русских, есть замечательная пословица: «Бог не выдаст, свинья не съест!»
Было темно, хоть глаз выколи. Пешком, да не зная местности, до цивилизованных мест отсюда и за год не доберешься. Нас поймают гораздо раньше. Мы не знали дороги, так что проплутав в ночи пару часов, нам пришлось вернуться в палатку. Там мы завалились спать на камышовые циновки.
Нашего побега никто не заметил. Стражи, «паркетные вояки» с нездоровой психикой, просто проспались…
У кого хватит глупости бежать из самой сердцевины индейских территорий? На краю земли? Где хозяева чувствуют себя так же уютно, как в своей спальне? Где по твоим следам тут же кинутся десятки следопытов и сотни умелых воинов?
Даже обувь у нас с Хулио забрали, чтобы мы, не привыкшие ходить босиком, оставили всякую мысль о попытке «пойти на рывок». Осторожностью эти люди живут и дышат.
Группа эвакуации из сотни бравых спецназовцев мне бы сейчас явно не помешала бы. Как и несколько вертолетов…
На следующий день колдун ушел, для нашего проводника больше не было препятствия.
«Все темней, темнее над землею — улетел последний отблеск дня…»
Мне удалось отвлечь на мгновение охранника, и в начале ночи, когда ленивые индейцы ели, мы убежали. Что за безумие! Но выбора у нас не имелось.
Пошли и нарвались на часового на окраине стойбища. Вот же проклятие! Вчера шатались в темноте два-три часа вокруг лагеря и никого не встретили, а сегодня нашли тропинку к реке и сразу же вляпались! Извольте бриться!
Индейцы — настоящие кошки. Ночью видят не хуже чем днем, а про слух и говорить нечего. Прямо что-то невероятное, до чего развит слух у краснокожих. Пробираясь по ночам, они скользят неслышно, как тени, ни одна сухая травинка не треснет у них под ногой. Европейцу до них так же далеко, как жителю Нью-Йорка до патагонских собратьев из прерий. Легче вырвать зуб у спящего, не разбудив его, чем пройти мимо туземного дикого стража.
Краснокожие воюют с помощью индивидуальной ловкости, находчивости и удали. Для них самая опасная разведка — веселая прогулка, а рукопашная схватка — забава, спорт. А учитывая то, что все патагонцы настоящие великаны, даже один постовой может поставить наш побег на грань краха.
Помолился я про себя своему ангелу хранителю и пополз. Один раз умирать-то чего трусить? Тем более мне…
Убит — так убит. Судьба…
Подполз я к часовому шага на два, гляжу, а он спит, сердешный. Умаялся, стало быть, со своих буйных плясок. Сидит, храпит, качается и копье едва-едва в руках держит. Тут я перекрестился, собрался с духом, да как вскочу! Хвать копье у индейца из рук да острием его в грудь, так насквозь и просадил. Спросонья тот даже не вскрикнул. Путь свободен…