Еще осматривая дом со стороны двора, колдун заметил, что все окна, даже красное, были закрыты запертыми ставнями, теперь же, на верхней ступени, видел он, что то же самое произошло и с дверью. Более того, в нескольких местах сквозь доски торчали кончики гвоздей. Не надо быть провидцем, чтобы вообразить произошедшее — хозяева хутора были настолько испуганными, что заперли и даже заколотили изнутри дверь, лишь бы оградить себя от чего-то… Архип коснулся нарисованного на двери известью православного креста. Или не выпустить что-то наружу. Проклиная себя за глупость, но вместе с тем понимая, что иначе просто потом заест совесть, он что было сил несколько раз кулаком ударил в дверь и замер, прислушиваясь. Мучительно долго тянулись мгновения, и Архип уже собирался облегченно выдохнуть, как изнутри донесся болезненный и прерывистый, но вместе с тем совершенно явственный человеческий стон. Колдун закрыл глаза, про себя ругаясь на чем свет стоит. Ведь очевидно же, что там никого не спасти. Не надо рисковать, просто обложить дом хворостом со всем сторон и поджечь. Так будет лучше. Когда-то он именно так бы и сделал. Поступил так, как проще и безопаснее для себя. Но годы не прошли даром. Годы лишений и жизни рядом с этими простыми и добрыми людьми, готовыми снять последнюю рубаху ради незнакомца просто потому, что тот замерзает. Ведь хозяева хутора сделали все, чтобы защитить окружающих, а Архип уже не сомневался, почему они это сделали, и попытаться помочь… А вдруг… Положив руку на дверь колдун произнес Слово.
С противным скрипом гнутые кончики кованных гвоздей полезли внутрь, в дверь. Почти сразу же появилось и ощущение внимательного холодного взгляда. Как всегда оно было лишено практически любых эмоций, кроме разве что едва уловимого любопытства. Главная проблема любой разумной и полуразумной нежити. После смерти настоящие эмоции становятся недоступными и поэтому у перешедших за грань остаются только самые сильные, самые яркие чувства, поглощающие их полностью. Упырей терзает чудовищный голод, утолить который может только человеческая кровь, русалки постоянно мерзнут и стремятся в человеческие объятия, чтоб хоть на мгновение согреться, колокольники, игоши, мавки, шуликуны, жердяи — все они терзались от своей ущербности, от образовавшейся пустоты и пытались оную заполнить хоть чем-то. К сожалению, заполнить ее они могли только забирая у живых, и именно потому были так опасны. Ежели б только понять, какая страсть снедает фон Бреннана, может быть, получилось бы с ним сладить.
С приглушенным толстой и довольно умело подогнанной дверью грохотом внутри попадали доски, и Архип, не тратя время на сомнения, потянул ее на себя. Она поддалась легко, без скрипа и сопротивления заржавевших навесов, хороший был хозяин, царствие ему небесное, рачительный, поддалась, открывая доступ в полутемную горницу. Оттуда в лицо колдуну ударил сбивающий с ног запах разложения и болезни. Был он настолько силен, что пришлось даже ухватиться за косяк, чтоб не рухнуть от этой удушающей вони. Сердце Архипа ухнуло в пятки, когда он разглядел, что именно находилось внутри: по стенам узкого вытянутого помещения были разложены, закутанные в белую, всю в мерзких, казавшихся в неверном освещении черными, пятнах, ткань, и плотно перетянутые многочисленными веревками, свертки, в которых без труда угадывались человеческие тела. Разного роста и стати, вот тут взрослые, это, судя по все еще различимым изгибам — молодая женщина, а вот там совсем крошечный — как бы не грудничок. Сглотнув, Архип пересчитал их — получилось шестеро. Шесть душ. Все они были неподвижны и, очевидно, мертвы. Причем мертвы наверняка, да и не первый уже день, Архип закрутил головой в поисках того, кто столь аккуратно сложил их, кто забил дверь и чье тяжелое дыхание он слышал по другую сторону.
В темноте и зловонии, от которого голова шла кругом, а мысли путались, с порога сделать это было очень непросто и колдуну пришлось войти внутрь. Каждый шаг давался с неимоверным трудом, словно сам воздух становился похож на мерзкий вонючий кисель, вязкий, забивающий глотку и разъедающий глаза. С огромным трудом на одном только ослином упорстве Архип прошел едва до перевернутого стола и уже готов был сдаться и отступить, когда услышал тихое хрипение, сложившееся в слова.
— Уходи… — Архип обошел стол и увидел перевернутый стул и лежащего на земле мужчину.
На руке колдуна, послушный быстрому жесту вспыхнул холодный тусклый огонек, которого, впрочем, было достаточно, чтобы, наклонившись над несчастным, разглядеть ужасное состояние того. Распухшие и посиневшие члены, лицо, кожу которого было практически невозможно разобрать под коркой струпьев и сочащихся сукровицей открытых язв. Архип, хоть не был воцерковленным человеком, невольно перекрестился. Он даже не мог представить себе, какую боль испытывал несчастный и понять, каким образом тот до сих пор оставался жив и в сознании.