Колдун разжег факел и поднялся из своего укрытия во весь рост. На другой стороне от кучи хвороста, следуя его примеру встал Семен.
— Ух, знатно немец потрудился, конечно, — позлорадствовал Архип, разглядывая плохо различимое в неверном свете факелов копошащееся месиво. — Отрадно будет всю эту погань уничтожить! — и швырнул факел в кучу.
Сухой хворост, слегка спрыснутый горючей смесью, много, к сожалению, у Архипа сделать ни времени ни сил не было, занялся мгновенно, а спустя пяток минут уже превратился в ревущий и трещащий огненный шторм вокруг сбившихся в кучу уродливых подобий на божьих тварей. Твари больше не кричали. Теперь они молча всеми тысячами глаз, словно единое существо смотрели на людей.
— Господи, жуть-то какая, — пробормотала Айрат, глядя как сразу добрая сотня птиц вспыхивают, словно сухая солома, перо оно замечательно ведь горит, и в полном безмолвии продолжают стоять, объятые пламенем.
— Они не чувствую боли, — объяснил Архип. — По сути своей это духи, заточенные в искусственные тела. Смерть для них означает лишь переход в естественную форму.
— Жуть… — поддержал Айрат подошедший Семен.
— Жуть, — согласился колдун, — разглядывая, как превращается в комок пламени очередная кошка. Огонь уже начал лизать избу, заметил он. К сожалению, нельзя было придать тела несчастных земле по всем правилам, но он пообещал попросить у Григория отходную по несчастным.
Глава 29
1733 года июля 4-е число. С величайшим прискорбием и стыдом своим должен признать, что самые нелепые и ужасные россказни, распространяемые Крапивинскими пейзанами о моем сердечном приятеле и, можно сказать уже, учителе Альберте Карловиче фон Бренноне оказались чистейшей правдой. К этому, без сомнения умнейшему и образованнейшему человеку я еще несколько дней назад не испытывал ничего кроме величайшей приязни и без малейших сомнений отмахивался от любых наветов. Точнее того, что мне тогда казалось наглыми наветами на прекрасного человека. Оно и не удивительно, ведь именно пространные беседы со старым немцем, которым я с восторгом предавался весь последний год, мало того, что подтянули мое понимание магической теории на прежде немыслимый уровень, так и просто сделались единственной моею отдушиной в этом мрачном краю. Но, не смотря на личное отношение, более я не в силах закрывать глаза на злодеяния, которые он сотворяет. Господи покарай его, ибо за такое прощения быть не может.
Но обо всем по порядку. С самого начала весны, вот уже почти два месяца, округу нашу терроризирует неизвестная сущность, ворующая оставленных без присмотра младенцев. То, что это некая сверхъестественная сущность, а не живой, имеющий человеческую или даже звериную природу тать, очевидно, достаточно только было рассмотреть обстоятельства совершенных похищений. Дети пропадают даже из комнат, запертых на засовы и после них не оставалось никаких, даже самых малейших намеков, способных пролить свет на способ похищения или личность вора. Пульхерия — крапивинская ведьма, бабка, не смотря на дремучесть свою и необразованность, на удивления опытная и в делах своих сведущая поболе иного столичного мэтра, сказала, что творит это нечистая сила по приказу черного волшебника. Жихарем погань эта прозывается. Она хоть и склонна всяческие пакости делать, но, по большей части, мелкие да беззлобные. Ложки ворует, в дрова порох вмуровывает, подножки ставит в темноте да в горшок с кашей испражнится. Шуткует, в общем, на свой извращенный лад. Но при этом погань эта глупа и доверчива, а потому с легкостью под контроль человеческих чернокнижников попадает, становясь оным верным слугой.
Естественно, обвинили в науськивании этого самого жихаря на людей Альберта Карловича. Вообще, по округе о Бренноне и, в особенности, об Игнации — здоровенном и патлатом его ближайшем прислужнике, ходили мрачные слухи. Старого волшебника темный люд обвинял при любом удобном случае от прокисшего молока до расплодившегося по лесам хищного зверья. По большей части, конечно же, обвинения эти были надуманными и нелепыми, хотя, например, в излишней, на мой взгляд, суровости к крепостным своим я фон Бреннона замечал. На меня же никто дурного и не подумал, поскольку знали, что хоть я искусству волшебному и обучен, но очень узко и во всем, что выходит далее рудознатного дела, тыкаюсь, словно слепой кутенок. Но цельную делегацию ко мне, как к дворянину и человеку лично знакомому с главным уездным комиссаром, снарядили всем миром. В мою скромную хату заявились староста, поп, сама колдунья, кузнец и даже приказчик купцовой лавки. В ноги упали, просили в Чернореченск в уездную управу письмо написать, чтоб человека прислали расследование провести да он террора нехристи их избавить.