Я, естественно, им не поверил, хотя и пообещал в деле том подсобить. В защиту свою могу только сказать, что тогда не укладывалось у меня в голове, будто настолько утонченный и образованный человек, как Альберт Карлович мог быть замешан в чем-то настолько чудовищном и омерзительном, как похищение детей с целью проведения неких противоестественных ритуалов черной магии. Да и как я мог думать иначе, ведь сколько вечером провели мы с ним вместе у камина, рассуждая об идеалах Петрарки и Дюрера, Мора и Салютати? Более того, я был настолько наивен и глуп, что даже рассказал об этих подозрениях самому фон Бреннону при первой же встрече. Альберт Карлович, же, наоборот, отнесся к моим словам в высшей степени серьезно. И, не смотря на то, что с присущей ему тонкой иронией высмеял нелепые предрассудки темного быдла, сам обещал заняться вопросом, и, воспользовавшись своими связями, с максимальной доступной скоростью пригласить из уездного центра ревизора. От Бреннана я уходил полностью успокоенный и уверенный в том, что дело будет решено наилучшим возможным образом.
Но дни шли за днями, инспектор не появлялся, а дети продолжали пропадать. Все усилия, предпринимаемые Пульхерьей не приносили ни к каким положительным результатам и мне в какой-то момент стала заедать совесть. Наверное, это звучит удивительно для любого человека моего воспитания и сословия, но я испытывал определенную ответственность или долго перед этими простолюдинами, доверившимися мне и попросившими у меня помощи. И все-таки я, чего уж греха таить, опасался осуждения и насмешек от дворянского собрания уезда за то, что, поддавшись наветам, наводил напраслину на уважаемого человека. Поэтому наилучшим решением мне показалось отправиться и выяснить все самому.
Черную я пересек на единственном через нее броду, в паре часов пути от Крапивина и там же на хуторе оставил коня. В том, что я задумал крупное и шумное животное было только лишь помехой. А задумал я ни много, ни мало, лесными тропами, благо за прошлый год в поисках горных жил истоптал округу вдоль и поперек, тайно пробраться к поместью фон Бреннона. Точнее, не к самому поместью, а к расположенном в некотором от него удалении ритуальному кругу, обнаруженном мною в предыдущие мои визиты к старому немцу. Удивительно было, признаться место. Небольшая, саженей пятнадцать в поперечнике, идеально круглая поляна посреди непролазного бурелома, лысая, словно колено. В центре поляны располагалась грубая каменная чаша, вырубленная из цельного куска гранита. Со слов Альберта Карловича выходило, что поляна эта, найденная им множество лет назад и определила место строительства поместья, уж сильно тайна ее занимала немца в молодые годы. Даже моих небогатых знаний и сил хватало, чтобы почувствовать исходящее от чаши и окружающей его выжженной земли, не которое не росла даже вездесущие осока и пырей, биение магической силы, а потому, здраво рассудил я, если где и творить чары, то только там.
На место я прибыл засветло и еще на подходе ощутил, что волшебный дух, которым и ранее были пропитаны и чаша, и пустырь, стали значительно сильнее, чем в прошлые мои, еще по прошлому лету, визиты. И это ощущение укрепило мою решимость выяснить, что здесь происходит и виновен ли мой приятель. В устремленном в сторону деревни краю поляны я обнаружил в почти непролазной с других сторон чаще хорошо протоптанную просеку и решил обустроить себе наблюдательный пост в безопасном от нее удалении. Выбрав дерево с большой просторной развилкой, куда вполне мог поместиться, я в меру своих физических и чародейских сил замаскировал убежище. Получилось не бог весть как, но достаточно, чтобы беглый взгляд не заметил ничего необычного. А учитывая, что темное колдовство не любит солнечного света, а значит, проводиться будет после заката, то этого должно оказаться более, чем достаточно.