С силой он обрушил на глиняный кокон могучий удар. Настолько сильный, что тот лопнул, разлетевшись мелкими острыми осколками. Даже посек кого-то из деревенских, неосмотрительно подошедших слишком близко.
Новый удар и еще одна оболочка разлетелась на куски. Теперь зеваки могли рассмотреть ребенка, что был в ней заключен. Зрелище обожженного, покрытого черной коркой из прожарившейся кожи и плоти, сквозь частые трещины в которой вытекает сукровица, тела, оказалось для кого-то чрезмерным, раздали крики ужаса и звуки рвоты. Архип и не думал отвлекаться на всю эту мелочь, он наклонился к лицу несчастного, к тому месту, где сквозь прогоревшую плоть были видны казавшиеся на фоне черноты неестественно белыми зубы.
Он сильно дунул в изуродованный рот ребенка, и в то же мгновение тот хрипло болезненно вдохнул. Если можно назвать вырвавшийся из его горла болезненный булькающий звук дыханием. А Архип уже повернулся к следующему несчастному.
И ситуация повторилась. Только теперь ребенок издал что-то отдаленно напоминающее стон.
Архип взмахнул руками подзывая оставшихся водоносцев. Те, не менее перепуганные, чем остальные соседи, сперва не поняли знака, но Семен отвесил ближайшему оплеуху и все зашевелились.
И, повинуясь жесту колдуна, мужчины, опрокинули ведра на изуродованные тела детей. По три на каждого. И в очередной раз случилось невиданное: от мальчишек в воздух поднялись столбы пара. Словно воду вылили на раскаленный металл. И пара было значительно больше, чем могли дать шесть ведер — всю округу заволокло тяжелым, теплым паром. И в воцарившейся за тем глухой белесой мгле напряженным крещендо, словно последний удар молота по шляпке гвоздя, разнеслось «Аминь!!!».
Когда туман ушел к реке, а потом и ниже по течению, пораженные до невозможности люди увидели, что на земле лежали двое совершенно здоровых, хотя и полностью лишившиеся волос дети. Кожа их была красной, словно после хорошей бани. А рядом, что называется «на четырех костях», стоял, опершись о землю Архип. Он тяжело дышал и потеряно качал головой, но тоже, кажется, был вполне цел. К мальчикам тут же бросились женщины и давай кутать, вытирать, Архипа же подхватили сразу несколько крепких рук. Кто-то сунул ему в рот горлышко бурдюка. Архип машинально выпил и закашлялся. Горькая обжигающая жидкость, казалось, могла дать фору недавнему костру. Она обжигала рот и внутренности, отгоняя прочь усталость и прочищая укутавший разум туман.
— Бесы тебя дери, ядрено как, — выдохнул он. И тут же, словно опасаясь, что отберут, присосался к меху еще раз.
Мужики облегченно заржали, кажется, о состоянии колдуна они переживали весьма искренне.
— Жив Архип, очухается! Тащи его в дом. Никифора надо найти, весть сказать. Где он? — загомонили вокруг.
— Мертв Никифор, — нехотя проговорил Архип, и хотя голос его был слаб, но заставил замолчать всех, даже гомонящих около детей баб. — В лес пошел. Детей спасать. Там, — он кивнул в сторону своей одежды и с удивлением обнаружил лежащий поверх одежды старый ржавый топор. — Его кровь. Все, что осталось.
— Непутевый был мужик, — проговорил какой-то старик, стягивая шапку с головы. — Но помер кровинку свою спасая. По чести похороны справим. Заслужил.
— Да, заслужил, — ответил Архип и снова приник к бурдюку, стараясь отбить запах варящейся в котле человечины.
Глава 6
Отбрехаться от гостеприимных жителей Ночной удалось далеко не сразу. Не отпускали до тех пор, пока буквально каждый сельчанин не заявился к дому Василия, где Архипа оставили ночевать, чтобы тем или иным образом выразить колдуну свою признательность. Даже привычная опасливость по отношению к роду его деятельности отступили куда-то на задний план. И по старой деревенской традиции, приходили они не с пустыми руками. Нет, ничего действительно ценного, вещей или, не дай Бог, денег, они не несли, боялись обидеть подозрением в корысти, а вот еды или выпивки… В общем, к вечеру второго дня Архип сам себе напоминал прилично откормленного к осени хряка. Ну так и не смог отказать никому, и от каждого каравая, каждого куска солонины, каждой запеченной, специально для тебя забили курочку, Архипушка, не обижай бабушку, старался откусить хотя бы кусочек. А из каждого принесенного бутыля сделать по глотку. И, признаваться, это было чертовски приятно.