Ехали в Крапивино молча, каждый в своих думах, и только Архип постоянно крутил головой, стараясь понять, откуда взялся пристальный взор, без устали буравящий ему спину.
Схоронили Тихоновых в положенный день, все по по чести. И община не оставила, да и родственники у них по округе имелись. Поминки справили шумные и людные, до утра народ гудел, медовухой поминая нелюдимого и скорого, как на кулак, так и на подарок Матвея, его красавицу-жену, да детей. А Архип с Семеном и Григорием в уголке помянули и Игната. Ибо негоже отправлять человека в последний путь без последнего слова. На утро народ разошелся. Кто хотел горевать — отгоревали, но жизнь в этих местах и так непроста, а смерть часта и обыденна, что вечно предаваться скорби люд не привык. А то так и жить-то некогда будет.
На Медовый хутор хозяин нашелся быстро — кто-то из молодых да ранних, из дальней родни, тоже сын пасечника в том роду этим промыслом многие занимались. Парень только обженился, отцы еще дом справить не успели. Поскольку и с пчеловодством был знаком, а как деревне без воска да меда, и не чужой покойному был, то со старостой сговорились быстро. Для успокоения новых жильцов дом освятил Григорий, да Архип навтыкал у ограды, отгоняющих нечисть да нежить вешек, да молодые и въехали. И потянулась в деревне обычная жизнь.
Часть вторая
Глава 9
Темной ночью деревенской улице шла девушка. Совсем еще юная, тонкая, словно тростиночка, и нежная, как лепесток кувшинки, она, мечтательно полуприкрыв длиннющими ресницами черные, цвета угля глаза, запрокинув вверх голову, безостановочно кружилась, словно танцуя ведомый лишь ей одной танец. И волосы ее, опускавшиеся ниже пояса, столь густые, что заставили вы любую раскрасавицу от зависти подавиться собственными вышитыми черевичками, метались вокруг ее тонкого стана русым ураганом. Белая рубаха ее до пят от танца часто вздымалась вверх, открывая босые стройные ножки, с кожей белой, словно снег, по которому с мелодичным хрустом они ступали, а крупные хлопья, касавшиеся полных, неестественно алых губ и не думали таять, ибо в девушке той больше не было ни малой толики человеческого тепла. Девушка двигалась по улице и в окружающих домах трусливо скулили матерые волкодавы, стараясь забиться в самый дальний угол конуры, волновались лошади и коровы, а люди неспокойно ворочались в своих кроватях, мучимые самыми ужасными кошмарами. Она продолжала танцевать, а в домах по ее пути прокисало молоко и начинали без удержу беситься крысы. Девушка была упырем, чудовищем, алчущим чужой крови и жизни, хищником, вышедшим на охоту за теми, кто был дороже всех ей при жизни.
Она прошла почти до самого конца улицы, остановившись у последнего в левом ряду справного дома. Замерев перед ним, мило наклонив голову набок, словно прислушиваясь к чему-то, постояла несколько мгновений, а потом сделала первый осторожный шаг к калитке. Неожиданно девушка замерла и стала неуверенно смотреть себе под ноги, словно выискивая что-то мелкое, рассыпанное в снегу. Она уже слышала там за тонкой деревянной перегородкой биение горячих сердец, чувствовала запах родной крови, единственной вещи, которая была способна хоть на мгновение прогнать леденящий холод, сковавший ее чрево. Всей сущностью своей она тянулась туда, в тепло, к людям, к еде… Но какая-то неведомая сила мешала ей пройти. Наконец, она увидела их — маковые зернышки, которыми щедро был усыпан весь снег перед ее ногами. С тихим, полным ярости стоном, упыриха рухнула на колени и принялась неистово ползать по снегу, стараясь сложить в подол каждое мельчайшее черное семечко. Но время шло, а количество семян, и не думало уменьшаться. За каждым поднятым находилось два новых и, казалось, что этому не будет конца. Девушка отчаянно торопилась, чувствуя, как истекает отпущенное ей время, как приближается рассвет, как в недрах курятников уже заворочались, просыпаясь, петухи, намереваясь огласить округу своими премерзкими криками. Да, осенние ночи куда длиннее летних, но и маковых зерен было страсть как много. Слишком много для одной перепуганной девушки. В какой-то момент она, неуклюже подскользнувшись на натоптанном и накатанном снегу, потеряла равновесие, рассыпав уже собранный мак обратно. От обиды и несправедливости судьбы, девушке хотелось заплакать, но мертвые глаза не могли родить ни слезинки, как мертвая земля не родит зеленого ростка, и все, что осталось упырихе — взвыть от бессильной ярости, еще больше перепугав окружающую живность, но не людей, ибо попавшие под ее чары люди продолжали спасть тяжелым и беспокойным, полным кошмаров сном. Наконец, когда на востоке небо уже начало краситься серым, она, в сердцах бросив бессмысленное занятие, бегом бросилась по своим следам обратно. И совсем не заметила, как из соседнего переулка выскочила и с удивительной для такого маленького существа скоростью побежала ей вдогонку маленькая серая мышь. Девушка выскочила из деревни, одним ловким прыжком перескочив через частокол, молнией пронеслась по заснеженным полям и еле-еле успела юркнуть в крупный, заснеженный овраг, когда со стороны жилья, наконец, заголосили петухи.