Архип скинул с плеч свой верный зачарованный платок и вытер выступивший на лбу пот.
— Ух, загнала, окаянная, — устало, но с чувством внутреннего удовлетворения, пробормотал он с безопасного расстояния оглядывая распадок, петухи петухами, а в таких делах он предпочитал действовать наверняка. Пусть покрепче уснет нежить, тогда и за подмогой пойти можно будет.
В том году снег в окрестностях Крапивина улегся достаточно рано, в самом начале октября. Некоторые уважаемые старики, конечно, говорили, что такого никогда не было, и все это дурной знак. Но другие, не менее уважаемые, и не менее старики, как правило, достаточно веско возражали им, что вот двадцать, или тридцать, а то и сорок, в зависимости от возраста говорившего, лет назад снег выпадал вообще в июле, а морозы были такие, что слюна замерзала, пока летит. Молодые слушали да посмеивались, мол, старики на то и старики, чтоб мериться худостью памяти да богатством воображения, о том насколько раньше трава была зеленее, а морозы морознее. Но даже самые отъявленные скалозубы сходились во мнении, что зима в этом году выдалась необычно ранняя и с самого начала необычно же холодная.
Костяная старуха с приходом холодов тоже оживилась и еще до святок собрала богатую жатву. Сперва, почти одновременно пропали трое: девка на выданье заблудилась в буране на Дмитриевской Субботе, да двое мальчишек отправились на лед рыбачить на Луку, да провалились в воду. Не девку, ни пацанов так и не нашли. А потом на Григория Зимоуказателя к праотцам отправился и отец первой жертвы — старый, но еще весьма крепкий мужик. Пред смертью он занемог, и болезнь была столь стремительна, что даже не успели дождаться Архипа. Колдун-то, едва первый крепкий лед встал, в Чернореченск уехал по делам своим. Надобно было в Коллегию отчитаться да письма вверительные от Старосты и сельского священника отвезти, хоть с преступления его годы прошли, но государева служба порядок да учет любит, а от колдунов черных любой пакости ожидать можно, спуску им давать нельзя, да попутно хотел он закупить материалы всякие, которые приказчикам местной купчихи по статусу никто не продавал.
Двух недель не пробыл в городе Архип, а Феофан, отец девки, стало быть, зачах, словно подрубленное дерево. Умом тронулся перед смертью, все говорил, что дочка его навещает ночами, разговаривает с ним, за собой на тот свет манит. С каждым днем слабел мужик. Родственники в лавку, где разные настои Архипом сваренные продавались, бегали, но что бы не брали, чем бы лечить не пытались, но ничего не помогало и в итоге на седьмой день лихоманки, он, бедолага, и помер.
Сперва к Архипу никто, конечно, не поехал, ну помер мужик, да и помер, что колдуна зазря тревожить, еще в жабу обратит. Но вот когда та же беда началась и со старшим сыном и наследником почившего, опомнились, засуетились, кинулись на поклон. Ох тот и ругался, конечно. Страшен был, последними словами поносил, даже глаз младшему подбить норовил, благо Дарья, зазноба его рядом оказалась, утихомирила до греха не дошло.
Закончив костерить родственников больного, Архипа наказал тем собрать по деревне маковых зерен не менее фунта, а сам бросился в местную церковь. Влетел туда ураганом, выгнал всех прихожан да о чем-то несколько часов спорил со священником, отцом Григорием. Вездесущие мальчишки, что в щели да окна незаметно подглядывали, потом рассказывали, что спор жаркий у них вышел. Под конец Архип даже схватил попа за бороду и таким неуважительным образом уволок в погреб при церквушке, где на старом леднике по обычаю всю зиму тела, предназначенные для погребения хранили. Вышел священник оттуда всклокоченный и бледный. А после с Архипом и Миханей, местным дурачком, подвязавшимся у церкви могилы копать, они на дворе костер распалили, да какие-то свертки в нем сожгли. Но что то были за свертки и зачем Архип со священником ругался, про то никто так и не проведал.