И замер, прислушиваясь, стараясь даже дышать через раз. Домовой он нечисть пугливая, осторжная, малейшую угрозу почует — не придет. Минуты сменялись минутами, а позади колдуна была тишина. Он бросил взгляд через плечо, да, действительно, все было по-старому: ложка лежала, завернутая в бумагу, соль никто и не думал тревожить, калач не шевелился. Не пришел домовой. Потемнев лицом еще больше, колдун опять повернулся спиной к столу, глубоко выдохнул и еще раз зашептал:
И снова затаился. После нескольких бесплодных минут ожидания, колдун поднялся, убрал соль, зажевал калач сам, негоже хлебу пропадать, развернул и сложил в мойку ложку. Все он проделывал совершенно машинально, более занятый собственными мрачными мыслями. Существовало очень немного причин, почему домовой может покинуть даже самый плохой дом с самой нерадивой хозяйкой, уж слишком этот мелкий народец был домоседлив да тяжек на подъем. И в доме Пантелеймона Архип не видел предвестников ни одного из них. Помещик и его домашние не были ни излишне неряшливы, ни излишне злы и сварливы, да и набожностью сверх меры, чтоб крестом выводить любой намек на поганую нечисть, тоже не были наделены. И, тем не менее, в их доме не было домового. А еще совсем недавно тут пропал некрещеный младенец. Отогнав темные мысли и справедливо рассудив, что утро вечера мудреннее, Архип поднялся по мерно поскрипывающей лестнице в отведенную ему комнату. Он и раньше не слишком сомневался в суждениях барина, но теперь точно убедился, что дела в Рудянке приняли какой-то совсем уж дурной оборот.
Спал эту ночь колдун плохо, беспокойно, часто просыпался, а потом подолгу лежал, глядя в потолок, предаваясь размышлениям о происходящем. Когда же ни свет, ни заря, поднялись дворовые, готовить барской семье завтрак, да управляться со скотиной, он спустился на кухню, неожиданным появлением своим до полуcмерти перепугав кухарку, за что даже получил по голове мокрым полотенцем. Правда, успокоившись, та, сконфуженно улыбyнувшись, и, вместо извинений, сунула нежданному гостю полную тарелку каши, кусок твердого козьего сыра на хлебе и вареное яйцо. Архип сохраняя на лице ехидное выражение, волком набросился на предложенную еду, поскольку, не смотря на поздний ужин, проголодался, как черт. К пробуждению хозяев он же насытился и потому с ними за общим столом чисто символически выпил чаю.
После завтрака отправились к кузнецу. О встрече Пантелеймон предупредил того заранее, еще до затрака послав туда младшего сына. Не хотелось заявляться в дом, переживший такое серьезное горе без предупреждения и беспокоить людей почем зря. Им и так было сейчас непросто. Через четверть часа запыхавшийся малец вернулся с посланием от кузнеца, что и он, и дочка гостей принять готовы. Пока Пантелеймон собирался наверху, Архип вышел на улицу, подышать свежим воздухом, где стал свидетелем странного разговора, который почему-то запал ему в разум.
— Малафья, говорю тебе, не просто так, не само собой молоко у коровы пропало! — горячо доказывала самая молодая из дворовых крестьянок, кажется ее звали Марфой. — Ворует его кто-то, вот те крест!
— Не мели глупостей, — отвечала ей собеседница, женщина возрастная и от того куда более стененная. — Кому молоко-то из-под коровы воровать потребно стало? Да и мой вчера после приезда барина обходил все, заперто было, не ходють тут чужие…
— Мелю не мелю, — не успокаивалась молодая. — А молоко пропадает. И у разных коров! Сегодня у Рыжухи, вчера у Сивой, а третьего дня у Сойки. Ой, извиняйте… — последнее относилось уже к вышедшему на крыльцо Архипу. Стрельнув в сторону колдуна серыми глазами, Марфа подобрала два накрытых тканью ведра, видимо с парным молоком и проскользнула мимо него в дом. Архип хотел было догнать и расспросить про коров подробнее, но из дверей уже степенно выплыл Пантелеймон, и они, не медля, отправились по делам.