— А почему ты решил, что это он, Архип Семеныч? Ты не думай, я в твоем знании не сумлеваюсь, просто интерес берет, ведь не видели ничего толком.
— Для того, кто знает, как смотреть, Пантелеймон Аркадьевич, видели достаточно. Жихарь с домовым постоянно на ножах, потому как завидует ему за то, что того кормят и привечают люди, за то, что у него крыша над головой есть, за то, что домовой хозяйственный и рукастый, а жихарь только и может, что ломать да в запустение приводить. И во всех домах, где были украдены дети, нет домовых. Прибил жихарь их, к гадалке не ходи, чтобы не мешали, да и просто из злобы. Далее во всех домах кража были связаны с печкой. В твоем доме дите на кухне умыкнули, Авдотья видела открытый огонь, да и в Ялкином доме пожар с открытой печки начался. Ну и труп домового он там спрятал. А жихарь он к огню сродство имеет, скозь пламя в свою нору ходит. Это, что по крупному. Я там еще кой-какие мелочи подметил, но растекаться мыслью не буду. Просто поверь — некому больше это сделать, я уверен.
Барин покачал головой:
— Чудны твои рассуждения. Но я, ежели честно, до вчерашнего дня и домовых-то считал выдумками стариков, тебе лучше знать, видимо. Ишь как оно… А домовые они хорошие?
— Они разные, Пантелеймон, — вздохнул Архип и посмотрел на отблески огня из догорающей еще печи. — Как люди почти. Понимаешь, вот нежить, те кто родился, жил и помер, они вот однозначно злющие от натуры своей, Упырь какой или Стржига, они ж ни о чем думать не могут, только о крови человечьей да убийстве. А нечисть, ну это те, кто никогда не рождался божьим образом, они просто другие. Мыслят по-другому, ценят совсем иное, то, что тебе кажется ужасным, например, человеческое мясо есть, для них вообще не вопрос. Но они разные бывают. Как и мы. Есть злее, есть добрее. Вот как наш жихарь. Он же в деревне, наверняка, годами жил, ежели не столетиями. Может он в Рудянке еще раньше твоего деда появился. Жил себе не тужил, никому на глаза не попадался. Ну покусывал за гузно скот ночами по подклетам да стайкам, инструменты кузнеца да плотника местами путал, воду по полу из ведер разливал, да мужикам в шайки кипятка подливал. Озорничал, в общем, но вреда особого никому не причинял. А тут вот случилось что-то. То ль сам озлился, то ль подговорил его кто. Так и с домовым. Ежели ты с ним в мире живешь, он тебе и подметет, и уложит, и дом от более мелких приживал охоронит. А ну как разобидится? Он же тоже дом спалить с горяча может.
Помещик снова одурело помотал головой. Сказанное колдуном не укладывалось в его голове. Чтобы окончательно не утонуть в размышлениях о сущности домашней нечисти он вернулся к насущным проблемам:
— А детей-то скраденных мы найдем, Архип Семеныч?
— Не знаю, Пантелеймон Аркадьевич, не знаю. С одной стороны дети долдны быть еще у него. Слыхал от прислуги, что у тебя ночами коров кто-то доит?
— Ну да, Марфа что-то аткое говорила. Правда, я думал, глупость это, разве нет?
— Не думаю. Думаю, что как раз жихарь это. Детям кормить сцеживает.
— То есть ты думаешь, что они еще живы?
— Не знаю, Пантелеймон Аркадьевич. Мне кажется, что сам жихарь детям смерти не желает, хотел бы, прям в зыбке задушил, но, как и любая нечисть, он сам нерожденный и что с младенцами делать не представляет. Как бы с дуру не загубил. Ну и зачем-то он их собирает же. Ежели отдать кому, то отдал ли уже? Или все еще нет? Уж очень много неизвестного в этом деле.
— Так ловить надо поскорее?! — Помещик поднялся с полным решимости выражением лица, словно он был готов отправиться на поиски прямо сей же час, на ночь глядя.
— Спешка только при ловле блох потребна, Пантелеймон Аркадьевич, — грустно улыбнулся Архип. — Одно неверное движение и убежит аспид, затаится. Ни детей не найдем, ни его не словим. Надо аккуратно ловушку расставить и его в нее заманить. И вот для того мне потребно все описанное в листе.