Как же это произошло? Первый отряд находился слишком далеко от Чокурдаха, чтобы можно было связаться с ним напрямую, а вести радиоразговор через базу в Темпе было бы слишком долго. Надо было лететь на Котельный, и я прямо отсюда позвонил домой начальнику отдела перевозок чокурдахского авиапорта. Он сразу переадресовал меня к руководителю полетов. Последний с весьма сдержанной любезностью (шел субботний вечер, и в трубке были слышны голоса гостей) напомнил, что заявки на полеты на субботу и воскресенье принимаются до 15 часов в пятницу и что я, очевидно, забыл о том, что летом над открытым морем разрешено летать только двухмоторным машинам, каковых сейчас в Чокурдахе нет. Самолет, на котором я сегодня прибыл из Темпа, сразу же повез рыбу в Якутск.
Против всего, что говорил руководитель полетов, было трудно возразить. Получилось так, что мы оба замолчали и молчали довольно долго, а потом он сказал:
- Есть тут один, Галочкин Анатолий Владимирович. Командир Ан-2. Заставить его мы не можем: во-первых, самолет одномоторный, а во-вторых, не нашей эскадрильи, заночевал пролетом. Но если попросить... Съездите в летную гостиницу.
- А если он не полетит? - спросил я.
- Не полетит - утром сам полечу.
По дороге в гостиницу я думал о том, что летчики умеют отказываться от нежелательных им рейсов не хуже, чем таксисты у Московского вокзала в Ленинграде. Командир Галочкин на фоне своего комсомольско-молодежного экипажа показался совсем пожилым, но позже, приглядевшись, я убедился, что это просто рано поседевший, смуглый и излишне худощавый сорокалетний мужчина.
- Простите, - остановил он меня, едва я успел сказать первые фразы. - Витя, срочно запроси погоду в Темпе и по трассе.
Витя неохотно положил карты (пилоты играли в преферанс) и вышел. Я возобновил уговоры, но Галочкин снова прервал меня:
- Здесь бы вертикальный нужен (вертикальным на языке авиаторов называют вертолет). Ведь когда мы вашего парня найдем, подсесть-то мы не сможем...
- Я, кстати, тоже из Ленинграда, - сказал Галочкин, когда мы быстро шли по взлетной полосе к самолету. - У меня и сейчас матушка там живет. Переулок Антоненко, бывший Новый переулок.
- У нас в классе тоже был один Галочкин, - сказал я, желая хоть чем-то сделать командиру приятное.
...Часть пролива Дмитрия Лаптева, прилегающая к Большому Ляховскому, была плотно забита плавающим льдом, который нагнало ветром. Полсуток назад, когда мы летели в противоположном направлении, пролив был совершенно чист. Мы прошли тогда над сухогрузом, словно впаянным в темную воду. Сейчас ветер гнал над сплошным ледяным полем клочья тумана, казавшегося темно-серым на белом фоне. Обычно плавающие льды появляются в проливе в августе, не раньше.
Во втором часу ночи мы приземлились в Темпе. Поселочек спал, один Иван Васильевич Шешурин, начальник порта, стоял на полосе, показывая жестами, куда заруливать.
- Ну, ребята, ваше счастье, что Чокурдах захлопнулся, пока вы летели, и Тикси захлопнулось, возвращать вас некуда было, - сказал он, когда мы вышли. - А то бы черта с два я вас принял!
- А что? - спросил я.
Иван Васильевич только показал рукой на вершину антенной мачты, где был флаг. На сумасшедшем ветру флаг вытянулся в линейку и стоял неподвижно, иногда резко щелкая, словно лист жести.
- Зачехляйте, - приказал Галочкин. - И привяжите аппарат как следует, чтобы он без нас не улетел.
Летчики прошли в «номер» - комнатку размером с железнодорожное купе, с тремя двухъярусными койками. Командир выбрал себе верхнюю койку подальше от окна, «стальные кинули жребий. Это было, как я заметил, единственное преимущество, каким командир пользовался вне полетов.
- Идите отдыхайте, - сказал мне Галочкин. - Будет погода - сразу полетим...
Я пошел к себе. Каждый раз, когда взгляд мой падает на дверь, я вижу собачьи следы, ведущие вертикально вверх. По листу фанеры, когда он еще не был дверью моего балка, пробежала грязными лапами собака. Вот и сейчас первое, что я увидел, подойдя к балку, - собачьи следы. Белые ночи в этих широтах лишены таинственного очарования ленинградских белых ночей. Здесь это воспринимается просто как продолжение дня.
Нижняя половина печки накалилась докрасна, солярка горит с ревом, но ветер «прошивает» мое жилище. Непрочные стенки балка ходят ходуном, и труба печки со скрежетом трется о жесть выводного отверстия. Холодно даже в балке. А как же сейчас в тундре? Без печки, без палатки. Без спального мешка. И укрыться некуда, даже нет места, куда можно было бы сесть. Тундра сейчас - это раскисший суглинок, россыпь мокрых камней, болото - невысокие кочки среди воды. Надо все время идти вперед, а куда? Здесь не пропадет только опытный. Или, как справедливо говорит И. В. Шешурин, пусть не опытный, но волевой.