— Папа, а знаешь что? — говорит Оушен однажды по дороге домой.
— Что?
— Жизнь-то налаживается!
Гэвин смеется:
— Я рад.
— А у тебя жизнь налаживается?
— Да.
— Я люблю рыбок, — говорит она.
— И я тоже.
— Они же как люди.
— Правда?
— Да. Они вечно спешат по своим делам. И они такие милые.
— Ну а еще почему?
— Они живут в воде.
— И?
— И никогда не утонут в ней.
— О, я как-то не думал об этом.
Оушен смотрит в окно, довольная. Кажется, она постепенно примиряется с наводнением, начинает получать удовольствие от этого путешествия. Но Гэвину все равно не по себе: она еще очень мала, его дочка, совсем крошка. А волна была слишком большой.
Они едут на север, приезжают в старинный городок Ринкон, где когда-то жили рабы. Сегодня здесь открыт уличный базар. Гэвин покупает венесуэльский пирог из кукурузной муки — такие продают и у них в Тринидаде, — и еще они осматривают огромный черный голландский байк, выставленный на продажу.
Дальше к северу пейзаж меняется, земля становится бугристой, как будто остров выталкивает вверх огромные куски горной породы, образующей неровные террасы и скалы, где полно пещер летучих мышей. По обочинам высятся трезубцы и свечки кактусов, в зарослях клещевины — из ее семян делают касторовое масло — пасутся дикие козы. Иногда на земле шевелится огромный серый хвост: это папа-игуан уползает в подлесок.
— А почему земля такая неровная? — Оушен смотрит на вывернутую в небо скалу, как будто пытающуюся сделать рывок вверх.
— Иногда земля двигается, — объясняет Гэвин.
Ему не хочется рассказывать ей о землетрясениях.
— Как корочка на мамином пироге, — замечает она.
— Действительно похоже.
— Это из-за землетрясения?
Гэвин притормаживает, бросает на дочь косой взгляд.
— Просто иногда земля начинает смеяться, — говорит он.
— Смеяться?
— Да, и вертится с боку на бок в своей постели.
— Неправда! Я тебе не верю.
— Не хочешь верить, не надо.
— Земля не может смеяться, — качает головой она.
— Может быть, ты просто пока этого не слышала.
— Ха-ха-ха, — произносит Оушен без тени улыбки. — Вот так?
— Ого, ну и сарказм!
— Что такое сарказм?
— Неважно. Земля умеет смеяться, ты просто раньше об этом не знала.
— Мне только шесть лет, — говорит она.
— Вот именно.
— А когда я вырасту, я услышу, как смеется земля?
— Да, только если будешь внимательно прислушиваться.
— Странно как-то, — пожимает плечами Оушен.
Продвигаясь все дальше на север, они достигают плоского озера Гото, где микроклимат совсем другой, а пейзаж напоминает средние широты, как в Ирландии или Канаде. Здесь хранятся огромные металлические чаны с рафинированным маслом, которое Уго Чавес продает остальному миру.
В Кралендейке они ужинают бургерами и жареной рыбкой ваху. Гэвин теперь не готовит на яхте — слишком жарко. На набережной Кралендейка тоже есть фламинго, но они выложены из морской гальки на тротуарах. Вечерами группы подростков учат друг друга танцевать сальсу.
Везде слышится креольский говор, папьяменто, которого раньше он не встречал, — смесь португальского, африканского и нидерландского. Понять этот язык невозможно, на нем говорят только здесь, на островах Эй-Би-Си. Как он смог выжить в современном мире? Ведь язык — вещь очень хрупкая, эфемерная. Но папьяменто не погубили ни запретившие его когда-то голландцы, ни американские фильмы, ни видео «Ютьюба». Его придумали рабы для собственной защиты, его правила менялись как будто сами по себе. Это один из сотни других национальных языков Карибского бассейна. Он был изобретен для того, чтобы белый человек не смог понять, о чем говорят черные, и теперь белым людям самим приходится его учить.
Они с Оушен с легкостью вписались в местную тусовку: стали мягче друг к другу и к окружающим, как будто морская вода растворила покрывавшие их иголки. И оба поздоровели физически. Со дня их бегства прошло несколько недель, они загорели, их ноги и руки покрыты укусами комаров, волосы выгорели на солнце, и у обоих немного нездешний, мечтательный вид. Дочка вообще чувствует себя здесь как дома. А он? Гэвин не ожидал, что, пытаясь спастись, откроет для себя новый космос — океан.