Волны нарастают, сначала метр, потом два; начинают захлестывать палубу, забрасывать пеной кокпит — ух! Море злится, сердито накидывается на них, волны вырастают еще выше, они уже как башни, накатывают регулярно, одна за другой. Море пугает их, кипит невидимой энергией и все же не проглатывает, как могло бы.
Фиби крепко держит румпель и, улыбаясь стихии, восклицает:
— Как я люблю ходить под парусом!
— Вот и прекрасно, — откликается он.
— Весело, правда? — Она встает, крепко прижав бедром румпель, — волосы мокрые, с лица капает вода.
— А то! — Гэвин невольно посмеивается.
Фиби молодец, в ее обществе он чувствует себя вдвойне уверенно. На ней спасательный жилет, и она пристегнута страховочным тросом, так что за борт ее не смоет. Где-то в глубине души тихий голос шепчет: «Вспомни, как ты сам когда-то любил ходить под парусом в шторм!»
Спускается ночь, чернильные волны огромными горами подбираются к яхте, но «Романи» спокойно, невозмутимо забирается на каждую. Что происходит там, в невероятной глубине морской пучины? Почему именно здесь вода бурлит, дышит так тяжело, как будто ворочается на смятой постели в поисках удобного положения, не в силах заснуть? «Прыгай! — зовет она. — Упади в мои сладострастные объятия, усни в моих волнах среди роскошных изгибов моего тела».
Он влюблен в море, но его начинает укачивать. Впервые за много лет он боится морской болезни, боится, что его начнет рвать. Он чувствует, как шевелятся кишки, как внутренние органы меняют свое положение в теле. На ум приходит выпотрошенная барракуда на причале: лиловые внутренности стекают в море, мертвый глаз уставлен на него как обвиняющий перст прокурора. Вспоминается его малыш, новорожденный сынок, унесенный неведомо куда всеразрушающей волной.
Несколько часов они по очереди управляют румпелем, пьют чай, заваривают себе лапшу и быстрорастворимый суп, беседуют с ребенком и собакой, выкачивают воду, закрывают клапаны, пытаются мочиться в крошечном гальюне. Внизу передвигаться практически невозможно. Их шатает и болтает, они натыкаются на ящики и острые углы, хватаются за ремни и кольца, но колени и локти уже разбиты в кровь. Яхта идет вперед, треща досками, как костями. Побледневшая Оушен молча сидит, вцепившись в сетку.
— Ничего, малышка, скоро болтанка закончится, — ободряюще говорит он.
Она молча кивает.
Сюзи в своей клетке, как монашка в келье, понурилась, что-то бормочет про себя.
— Хорошая собака, давай помолись за всех нас. Помолись большому морю, — шепчет он.
— Гэвин, не хотите поспать пару часов? — предлагает Фиби.
— Что, правда?
Она реально думает, что справится одна? Но по ее лицу он видит, что она не шутит, а пара часов сна ему не повредит. Фиби не только моложе и здоровее его, в ней больше твердости и задора.
— Я вас разбужу в пять утра.
— Вы уверены, что сможете выстоять?
— Конечно, не волнуйтесь. — Она глядит на море.
Волны стали еще больше, но уже не такие неровные, движутся с предсказуемой грацией.
— Хорошо, спасибо. Но если возникнут проблемы, будите меня сразу же!
Приятно будет принять горизонтальное положение, но он вряд ли заснет. Гэвин ложится к дочери, обнимает ее, чувствует, как тяжелеют веки. Яхта укачивает его, как ребенка в материнских объятиях. Мозг заполняют бессвязные образы: коричневая муть, болтающаяся в грязной воде мебель, двухметровая ограда, рушащаяся под напором толщи воды.
Когда он открывает глаза, уже светло, в салоне тяжело пахнет соленым морским воздухом. Оушен крепко спит рядом, ее личико спокойно, грудь ритмично поднимается с каждым вздохом. Он глядит на часы — шесть утра.
Вот черт, проспал!
Гэвин вскакивает, шатаясь, поднимается наверх, в кокпит. Над морем горит рассвет: в лиловом небе встает огромное белое солнце. Море все так же полно высоченных волн. Фиби лениво щурится на него. И с ней этой ночью произошла перемена: теперь кровь в ее жилах бежит в такт морским течениям, сердце играет песню волн. Может быть, поэтому она выглядит как сытая молодая кошечка или как удовлетворенная любовница, медленно потягивающая в баре красный ром?