Врачи кивают.
Он поворачивается к Оушен.
— Моя маленькая, будь мужественна, тебя немножко уколют, совсем чуть-чуть, а потом тебе совсем не будет больно.
Оушен сурово кивает, крепко сжимает губы, будто готовясь к худшему. Закрывает один глаз, другим сканирует комнату как телескопом. Она держится за отца обеими руками, ладони становятся потными от страха. Он оглядывается за спину, видит, как женщина-врач щелкает пальцами по шприцу, кивает ему, как будто говорит: «Поехали!»
— Ну, русалочка, держись!
Доктор вонзает шприц в ногу. Оушен заходится криком, но женщина, не обращая внимания на вопли девочки, продолжает вкалывать анестетик по периметру раны. Гэвину становится дурно — он поспешно отворачивается.
— Папаа!!! — кричит Оушен, и реки слез текут на его руку.
Его бросает в пот, ведь ужас его ребенка — его ужас! Видеть ее страдания для него невозможно, мучительно.
— Да помогите же ей наконец, во имя Господа! — вырывается у него.
Антон улыбается, безмятежно качает головой, как будто не замечая залитого слезами лица Оушен, ее дрожащих от страха губ.
Вдруг на груди хирурга раздается странный звук — это звонит лежащий в верхнем кармане халата мобильный телефон. Антон отвечает на звонок, говорит что-то на языке Гуна, и Оушен на мгновение перестает плакать, прислушиваясь к незнакомой речи.
Антон произносит еще пару слов, улыбается и передает телефон девочке.
— Это тебя! — сообщает он.
Странно, но Оушен как будто не удивлена, она подносит телефон к уху и произносит голосом профессиональной секретарши:
— Алло, слушаю вас!
От удивления Гэвин невольно открывает рот, а врач по имени Антон смеется.
— Это мой брат звонит, — объясняет он.
Оушен слушает голос в трубке, хмурится, пытаясь понять, удивленно поднимает брови.
— Папа, — шепчет она, сделав страшные глаза, — мне кажется, это звонит какой-то голландец.
С трудом сдерживая смех, Гэвин оглядывается на врачей. Они работают над раной, сдвигают кожу, накладывают стежки, но теперь Оушен уже ничего не чувствует, поскольку подействовал анестетик.
— Спасибо! — благодарит он врача, а тот только кивает, продолжая улыбаться.
Еще несколько минут Оушен слушает голос в трубке, а звонящий уверен, что говорит со своим братом Антоном.
— Неправильно набран номер, — в конце концов заявляет Оушен, передавая телефон назад доктору.
После этого дело идет на лад. Оушен ложится на стол, опускает уголки рта, будто только что съела что-то кислое, закрывает глаза. Ее веки дрожат, скорбный вид говорит о том, какое тяжелое испытание она проходит, хотя боли уже не чувствует. Слава богу, его крошка, кажется, приходит в себя, раз демонстрирует старые повадки.
До наводнения дочка гоняла на трехколесном оранжевом велосипеде, дружила и воевала с соседскими мальчишками на равных, умела и «китайский ожог» на руке сделать, и на дерево влезть. Она всегда была в гуще событий, пропадала на улице до темноты, предпочитая компанию детей постарше. И неприятностей с ней случалось немало. Однажды она упала с мангового дерева, утащив с собой целое гнездо фруктовых ос. В другой раз попала ногой в колонию красных пауков и после этого несколько недель чесалась.
Он помнит случай, когда Оушен ножницами отстригла у одноклассницы хвостик и принесла трофей домой в школьном ранце. Она дружила с Сюзи, обожала книги о приключениях, свою коллекцию розовых юбочек. К ужину у нее обычно не оставалось сил, она съедала пару крошек и валилась спать. Его дочь, прирожденная рассказчица, умела и пошутить, и покривляться. Бегала босиком, в грязном платье, с разбитыми коленками. Но в школе всегда хорошо успевала, училась на одни пятерки, учителя отмечали, какой она «умный и общительный» ребенок. Мутная волна на время выбила из нее эту заразительную жизнерадостность, но, похоже, прежний боевой настрой вернулся. Его маленькая девочка разобьет немало сердец, думает Гэвин, улыбаясь и вздыхая о том, что и ее сердце тоже не раз разобьется.
Врачи заканчивают зашивать рану, перебинтовывают ногу. Оушен мрачно следит за их действиями, но молчит. Ее левая нога превратилась в белый кокон. Врачи прописывают курс антибиотиков, делают прививку от столбняка.
— В Панама-Сити покажите ее хирургу, — советуют они.
Гэвин выдает им пятьдесят долларов за потраченное время и профессиональное мастерство и с Оушен на руках выходит на улицу.
Фиби сидит на крыльце, беседуя на испанском языке с местными женщинами. Увидев хозяина, Сюзи бьет хвостом, скулит, вертится у него под ногами. Индианки суетятся вокруг Оушен, гладят ее по голове, воркуют. Впервые за последние недели в груди Гэвина начинает пробуждаться желание вернуться домой. Вот бы отвезти ребенка обратно в розовый дом, уложить спать в комнате с кондиционером, затем забраться вместе с Сюзи в гамак на крыльце и лениво наблюдать за суетой разноцветных попугайчиков в кроне дерева, потягивая пряное красное вино. И это тоже табанка — ностальгия по дому, по зеленым холмам, окружившим их уютным гнездышком. Ностальгия по зеленой женщине по имени Тринидад.