— Есть пара скрытых талантов, — ответил я, не отрываясь от работы.
Я поставил на огонь тяжелую чугунную сковороду, плеснул на нее оливкового масла. Когда оно раскалилось, я бросил туда мясо. Зашипело, запахло жареным. Я быстро, постоянно помешивая, обжарил говядину до золотистой корочки, чтобы запечатать внутри сок, и выложил на тарелку. Затем на той же сковороде, в смеси мясного сока и сливочного масла, обжарил до прозрачности тонко нарезанный лук, добавил грибы. Кухня наполнилась густым, дурманящим ароматом, от которого стало сводить желудок.
Я работал, полностью погрузившись в процесс. Влить немного белого вина, дать ему выпариться, оставив лишь тонкий кисловатый аромат. Добавить ложку горчицы для остроты, муку для густоты, а затем сливки. Медленно, тонкой струйкой, постоянно помешивая, чтобы соус получился гладким, шелковистым, без единого комочка. Вернуть в сковороду мясо, убавить огонь и дать всему этому потомиться, объединиться в одно целое.
На гарнир я отварил картофель и, размяв его со сливочным маслом и горячим молоком, взбил в воздушное пюре. Последний штрих — мелко нарезанная петрушка.
Когда все было готово, я накрыл на стол. Не на кухне, в холле. На том самом длинном дубовом столе, за которым мы впервые ужинали той самой тушенкой из банки. Я расстелил найденную в серванте льняную скатерть, расставил тарелки, приборы, тяжелые хрустальные бокалы, которые нашел там же. Зажег свечи в старинном серебряном канделябре.
Полумрак холла, живой огонь в камине, мягкий свет свечей, отражающийся в полированном дереве стола. Атмосфера была почти близкой к интимной.
— Прошу к столу, — сказал я, выходя на кухню, где девушки, привлеченные ароматами, уже с любопытством заглядывали в сковороду.
Они вошли в холл и замерли. Я видел, как расширились их глаза, когда они увидели накрытый стол. Это был не просто ужин. Это был жест. Жест того, что Лидия в очередной раз ошиблась, посчитав меня или лжецом или тираном. Жест, что я настроен только на мирное сосуществование, пока не получится разобраться с нашей проблемой.
Я разлил по бокалам остатки «Бел-Шамгарота». Затем, взяв большую ложку, разложил по тарелкам пюре, а сверху щедрую порцию бефстроганова, полив все это густым, ароматным грибным соусом.
Они сели за стол. Лидия — сдержанно, с присущей ей аристократической грацией. Алиса — с нетерпеливым предвкушением, ее глаза блестели.
Она первой и попробовала. Я видел, как она закрыла глаза от удовольствия, и на ее лице расцвела блаженная улыбка.
— Громов… — выдохнула она, прожевав. — Это… это просто офигенно!
Лидия ела медленно, смакуя каждый кусочек. Она не говорила ни слова, но ее молчание было красноречивее любых похвал. Я видел, как расслабились напряженные мышцы на ее лице, как в ее глазах, обычно холодных и отстраненных, появилось тепло.
Мы ужинали в тишине, нарушаемой лишь треском огня в камине и тихим звоном приборов. И в этой тишине не было напряжения. Было только умиротворение.
Я смотрел на них, на отблески пламени в их волосах, на то, как свет свечей смягчает их черты. И думал о том, что, возможно, гримуар был прав. Возможно, из меня действительно может выйти что-то путное в теле прогнившего человека. Не только в магии. Не только в профессии, но и в чем-то гораздо более важном.
В умении быть человеком.
Сырость. Она была здесь хозяйкой. Пропитала каменные стены подвала, сочилась с низкого, покрытого плесенью потолка, висела в воздухе тяжелым, почти осязаемым туманом, смешиваясь с запахом горелого воска и чего-то сладковато-медным, как запах старой крови.
Единственным источником света были три оплывшие свечи, стоявшие на грубо сколоченном столе. Их неровное, трепещущее пламя выхватывало из мрака три фигуры в черных балахонах с глубокими капюшонами, скрывавшими лица.
Но было их гораздо больше.
Тишина была почти абсолютной, нарушаемой лишь тихим, методичным капаньем воды где-то в углу и тяжелым, прерывистым дыханием одного из троих.
— Вы что, с ума посходили? — голос, сорвавшийся на шипящий шепот, разорвал тишину. Он был полон ярости, которую говорящий едва сдерживал. Тот, кто говорил, резко поднялся, опрокинув грубый деревянный табурет. Он нервно мерил шагами небольшое пространство, его тень металась по стенам, словно разъяренный зверь в клетке. — Мало того, что вы просрали первый труп, бросив его так, что на него наткнулся какой-то гребаный грибник!
— Ну так не наша ж вина, что он забрел в такие дебри, — раздался в ответ неуверенный, оправдывающийся голос. Второй культист, сидевший справа, съежился под гнетом чужой ярости. — Место было выбрано идеально. Глушь. Кто ж знал…