– О, Горин! – воскликнул он тоном, каким встречают долгожданных гостей на вечеринке, – Твоя, что ли?
Суздальский, не вставая, протянул пачку сигарет. Горин не отказался. Он едва сдерживал позыв рвоты, сигарета не помешает.
– Помогли, или сама? – спросил инспектор после того как приступ тошноты прошёл.
– Похоже, сама, но чтобы сказать точнее, нужно время. Часа три, – Суздальский поднялся на ноги, потирая занемевшие колени, – по крайней мере, видимых следов борьбы нет.
Он прикурил Горину, потом себе. Вышедшее из-за тучи солнце осветило лысину эксперта, засиявшую нимбом – вылитый святой.
Не вынимая сигарету, Суздальский крикнул двум стоявшим поодаль сержантам: «Всё, пакуйте её!». Те подошли с кислыми лицами, работа не из приятных. «Давайте, давайте!» – подбодрил их эксперт. Стряхнув попавший на рукав куртки пепел, он по-приятельски взял Горина под локоть.
– Пройдёмся, Дима, – сказал он, не шевеля губами, будто за ними следили.
Горин повиновался.
– Холодно сегодня, – Дмитрий выдохнул облачко дыма и отправил щелчком окурок в медную воду реки.
– Не то слово, – несмотря на возраст, Суздальский проворно поднялся по ступеням к дороге, где на обочине выстроилась вереница машин с включёнными проблесковыми маячками, – говорят, лета не будет вообще.
Горин хмыкнул. Из-за выпавшего мокрого снега его туфли скользили по отшлифованному граниту ступеней, отвлечёшься на разговоры – переломаешься.
Наверху сновали люди. Казалось, рядовое событие, а согнали едва ли не все службы: полиция, спасатели, следователи, медики, кого только не было. Ограждения набережной атаковали зеваки, вооружённые телефонами с включёнными камерами. Чужая смерть для них – подтверждение собственного существования, пусть зачастую бессмысленного.
– Слушай, такое дело, – заговорщически проговорил Суздальский, почти не двигая губами; Горина всегда удивляла эта его способность, – мои, пока я тут возился с твоей подружкой, проверили камеры. Все оказались выключены.
– То есть записи нет?
Суздальский развёл руками.
– Муниципалы грешат на замыкание, но слабо верится.
– А на подъезде к мосту?
– Мы поймали её на камерах у площади «Федерации», – он ткнул пальцем на другой берег, где светились вывески торгового центра, – она вышла из такси. Вызывала сама из терминала возле дома. Потом провал на полчаса. Как специально отрубили, понимаешь? Не знаю, поможет ли это. Не всё просто. И да, человек к ней подходил. Попал в тень, так что сказать особо нечего. Он вытащил из внутреннего кармана крутки телефон и протянул Горину. Дмитрий некоторое время вглядывался в отблёскивающий на солнце экран. Сказать, действительно, нечего. Если не одно «но». Он коротко кивнул.
– Узнаешь? – удивился Суздальский.
– Нет, – Горин цыкнул, – отправь снимки мне. Официально. Поработаем с ними.
– Для тебя что угодно, – Суздальский рассмеялся и хлопнул Горина широкой ладонью по плечу. Глядя на добродушное лицо этого человека, не поверишь, что он две минуты назад возился с трупом.
Горин сел в машину, рванул с места. Нужно успокоиться. Он включил радио, играл джаз – пойдёт. После Суздальского он успел переговорить со старшим следствия, приказал передать дело. У того даже глаза заблестели, как если бы он сорвал жирный куш в лотерею. Оно и понятно: бумажной возни по суицидам тьма, а результат для статистики мизерный. Музыка прервалась новостями. Так, ничего интересного – где-то открывали новую дорогу, построили школу, выплавили столько-то стали, сделали столько-то танков, в Европе – народные протесты, война вот-вот закончится. Ни слова о Митичеве. Дмитрий убавил громкость.
В контору возвращаться не хотелось. Горин размышлял, не выдал ли он себя, когда Суздальский показал ему снимок. Хитрый лис видит больше, чем кажется. Если он что-то заподозрил, может донести «собственной безопасности», а этим собакам только кинь кусок мяса. Дружба – дружбой, а служба – службой. Зачем он вообще заикнулся про эти камеры? Провокация? Проверка на лояльность? Никогда не знаешь, кто и когда воткнёт нож в спину. Нужно всегда быть настороже: никаких лишних слов, эмоций, любой взгляд может стоить свободы. Тело – непроницаемая мембрана. Оно – машина, призванная только служить делу партии: жить, как скажут, умереть, когда скажут. Нет другого выбора, кроме сделанного за тебя.
Дмитрий, миновав блокпост, преграждавший один из выездов на скоростной диаметр, «положил» стрелку спидометра. Он глубоко вздохнул, будто с плеч свалился камень. Скорость – единственная вольность. Он почувствовал облегчение, лавируя между грузовиками, ползущими на автопилотах. Но его лицо оставалось слепком, напряжённым и строгим. Надо соответствовать. Нормам, законам, требованиям, инструкциям, принципам, правилам, приказам. Здесь на трассе он – бежавший узник, опьянённый сладким воздухом свободы и забывший от головокружения, что собаки давно взяли след: залежался в прелой листве, считай – погиб. Ты всегда на виду, всегда уязвим, лёгкая мишень для тех, кто метит на твоё место. Лучший, безупречный, всегда говорящий правильные вещи; нужно быть человеком, с которым трудно поспорить, ибо всё им произнесённое – истина, заключённая в книжечку лучших изречений лидера партии. Самое страшное – неодобрение, стыд, загоняющий в петлю. Верность сильнее огня.