– Стоять! Ни с места! – в сумраке коридора вырисовалась тень, – бросили оружие! Живо!
Они подчинились. Незнакомец шагнул вперёд, держа их на мушке автомата. Теперь было видно, что это рослый солдат с квадратным лицом. Обмундирование НОВА казалось ему малым из-за проступающих мускулов. Он наверняка стоял в охранении и до последнего не вмешивался в заварушку. Не такой уж и смелый, значит.
– На колени, твари! – скомандовал он.
– Да пошёл ты, – Ева плюнула в его сторону.
Он нажал бы на курок. Но вдруг его охватило голубоватое свечение. Солдат замешкался. Оружие в его руках начало распадаться на мелкие фрагменты, которые невидимые потоки поднимали вверх, где те испарялись. Тоже произошло с его руками, лицом, телом. За доли секунды, растянувшиеся в вечность, он растворился в воздухе.
Ева облегчённо выдохнула. Пронесло.
Никомах уставился на Ларса.
– Его сенсорама отключилась, – сказал тот, – он вышел из игры.
Модель № 249
Девочка в пижаме сидела напротив окна и озорно крутила головой, пока он расчёсывал её длинные пахнущие ромашковым шампунем волосы и собирал их в две косички.
– Ну вот, говорил же, не вертись, – сказал он наигранно строго, – будешь ходить с кривыми косами.
Она промолчала, продолжая свою игру.
Комната, где они находились, отличалась от типичной палаты больницы, – светлая и просторная, настоящий островок надежды в казённом полумраке.
– Мне снилось, ты умер, – девочка неожиданно застыла.
Она сказала это холодным безразличным тоном, но он так давно не слышал её голоса, что невольно улыбнулся.
– Я не умру, милая, – сказал он, поцеловав её макушку. Она не шелохнулась.
Он прошёлся по комнате, разглядывая акварели дочери – простые и по-детски чувственные пейзажи, одни и те же: вид за единственным окном, то заснеженный, то залитый солнцем. Круглые часы в черном пластмассовом корпусе, висевшие над дверью, показывали двадцать минут десятого утра. Пора уходить. Но она не сказала того важного, для чего он каждый раз приходил, – не назвала его отцом. Казалось, она вообще не помнила его, воспринимая как доброго знакомого.
– Мама давно не приходила, – отрешённо сказала девочка, не сдвигаясь с места, – врачи говорят, мне нужно лечиться. Я всегда пью таблетки. Нянечка хвалит меня. Я всегда их пью. А мамы нет. Я должна выздороветь. Но у меня ничего не болит. Почему я здесь? Почему мне нужно лечиться, если ничего не болит?
– Бывают болезни, которых не чувствуешь, но их обязательно нужно вылечить, – мягко произнёс он.
Ему хотелось бежать прочь, воздух как будто наэлектризовался, стал плотным и вязким, он едва ли не задыхался.
– Мама скоро придёт? – прозвучал вопрос.
Она обернулась и посмотрела на него холодным взглядом. Нет, так не смотрят на отцов, подумал он, как я устал от этого.
– Скоро, детка, скоро…
Он хотел обнять её, но понял, что не в силах прикоснуться к ледяной статуе, в какую превратилась дочь. «До встречи», – бросил он на пороге. Она проводила его молчанием.
Модель № 390
Знаешь, что такое сумасшествие, настоящая шиза? Когда дышишь воздухом, прикасаешься к вещам, чувствуешь, как ветер приносит издали осеннюю прохладу, но всё не настоящее. А другого ничего нет. Единственная доступная реальность – лишь результат работы оцифрованного сознания. И вроде как знаешь: существуешь настоящий ты, – некая безусловная постоянная, вокруг которой вращается целая вселенная. Но чем дальше пребываешь вне реальной формы, тем яснее звучит внутренний голос: никакого другого тебя нет. Только воображение. Действительность есть то, что ты способен видеть здесь и сейчас, и она не существовала до тебя, и её не будет после тебя. Впрочем, никаких «до» и «после» тоже нет. Время ограничено количеством шагов, вдохов, ударов сердца. А что происходит, когда течение прекращается? – задаёшься вопросом. И сознание плетёт паутину смыслов, погружая тебя в магический сон, где сначала барахтаешься, а потом, потеряв силы, принимаешь всё как есть. И вот уже не знаешь, был ли ты другим, не способен вспомнить прежнего имени.
Никомах застонал. Ему снилось, как его настигает чёрная тень, расправляющая капюшон, выпуская тысячи щупалец, из которых вырываются серебристые молнии. Он бежит по улице среди руин, но как бы ни напрягались мускулы, его движения медленные, будто кто-кто невидимый держал его. Одна из молний взрывается совсем рядом, расплавляя землю, и Никомах падает в бездонную пропасть, где слышит голос: «Когда ты приходишь, я понимаю, что ошибся».
Он подскочил от раскатистого грохота и тут же на секунду ослеп от белой вспышки. Когда глаза привыкли к полумраку, в голове сложилось: они в пропахшем солидолом здании ремонтных мастерских железнодорожной станции, окна заколочены, за ними – гроза и ливень, красный уголёк в углу – сигарета Евы. Ларс храпел поблизости. Никомах поднялся, размял затёкшие ноги и спину.