Дмитрий сказал самое основное. Выслушав его, генеральный с усталым видом снял очки в тонкой золочёной оправе и подошёл к окну. Минуты ожидания для Горина обернулись вечностью. Он исследовал взглядом каждый сантиметр кабинета, не находя для себя ничего нового, за что можно зацепиться, поразмышлять, убить время. Всё оставалось на местах. Тот же портрет вождя со взглядом, говорящим каждому входящему: «Лжец! Смерть!». Те же десять стульев, напоминающих о помощниках, бледнеющих, едва под ними скрипнет ножка по натёртому до блеска паркету. Те же фигурки велосипедистов за стеклянными дверцами библиотеки, заполненной книгами в одинаковых переплётах под старину. Когда от напряжения заломило поясницу, Горин запрокинул голову, пытаясь сосчитать хрустальные бусины на люстре, когда массивная фигура генерального прокурора качнулась.
– Что ты за человек, Горин? – прохрипел он нарочито раздражённо, – врываешься под конец дня, с толку сбиваешь. Садись, чего стоишь?
Дмитрий сел куда указано – на стул, приставленный к рабочему столу шефа. Так велись самые доверительные разговоры.
– Думаешь, Ларину можно доверять? – сказал прокурор.
– Он не так прост, как кажется.
– В том-то и дело. Как бы он тебя не обошёл.
– Ещё никому не удавалось.
– Может, слабаки попадались? – шеф ухмыльнулся.
– Вам ли не знать: потрепали как надо.
– Ладно, шутки в сторону. План твой одобряю. Поднимай, кого нужно, можешь говорить от моего имени. Но предупреждаю, я не для того тратил время, чтобы ты обгадился. Я готовлю тебя в преемники. Можешь войти в элиту страны, Горин, понимаешь?
– Полагаю, проверку я уже прошёл?
– Да, с делом Митичева ты справился как надо. Времена меняются, Дмитрий Андреевич. Люди, там наверху, приходят и уходят, а мы остаёмся. Был Митичев, да сплыл. А тебе нужно задуматься: куда и с кем двигаться дальше?
– Выбор я сделал давно.
– Тем мне и нравишься, что умный ты человек. Раньше исполнительные требовались. Теперь не хватает умных. И верных.
Дмитрий промолчал, – шеф любил, когда больше слушают, чем говорят. Прокурор продолжил:
– А идея хорошая. Взять всех в их же логове. Сам придумал?
– Извлекаю пользу из ситуации.
Прокурор одобрительно кивнул.
– Растопчешь эту заразу, вот за этим столом сидеть будешь, – он постучал толстым белым ногтем по столешнице, – вопросы есть ещё?
– Один. Кому Митичев перешёл дорогу?
– Хм, справедливости ищешь? Знаешь, на днях прочёл: «когда исчезает справедливость, не остаётся ничего, что могло бы придать ценность жизни других людей». Какого, а? Сильно! Но я тебе так скажу: справедливость – то, что мы можем позволить себе взять от этой жизни. Остальное – девичьи сопли. Не нашего ума дело, кому он там не пришёлся. Мы работу выполнили. О себе думать нужно, Дмитрий Андреевич, а не о справедливости. Всё, – он бодро хлопнул обеими ладонями по крышке стола, – заговорился я с тобой. По результатам задержания докладываешь лично и незамедлительно.
Ответив коротко «есть!», Горин механически поднялся и вышел из кабинета. «Можем себе позволить взять от жизни», – повторил он, когда сел в машину. Что ты можешь себе позволить? – подумал Дмитрий, и рука его застыла на селекторе коробки передач, его вдруг замутило от мысли о доме. Он направил на себя зеркало заднего вида, некоторое время смотрел на отражение, словно пытаясь найти в глубине серых глаз отблески взгляда другого человека – живого, настоящего, такого, каким он был раньше. Увиденное напугало его. Он ударил ладонью по зеркалу и надавил на газ.
Вылетев на пустую дорогу, он неожиданно для самого себя рассмеялся, и смех его становился тем громче, чем ближе к красной зоне подбиралась стрелка спидометра. Когда зуммер отчаянно запищал, Горин едва различал, куда едет, из-за слёз. Его тело сотрясалось от хохота, утратив всякий контроль, голос наливался металлом, и больше не принадлежал ни ему, ни чему-то живому. В чувства Горина привёл рёв сирены и заблестевшие впереди проблесковые маячки. Он взял себя в руки, остановился, опустил стекло.