— Это не имело бы значения, — вставила Мэри.
— Мы ходили по спектаклям, пабам и танцам недели, недели… недели напролет. Есть в Мэри вот что: она живая. Ты никогда этого не подозревал, а если и так — держал это открытие в тайне.
Мэри резко встряхнула Хэкетта.
— Незачем об этом, — сказала она. — Его натура отличается от твоей, вот и все. Давай-ка не паясничай тут.
— Тоже верно, — сказал Хэкетт, допивая свое с вялым шиком. — Тоже верно. Когда ты хотела гулять, он сидел дома и готовил похлебку для своей бедной матушки.
Мик вновь невольно сполз с табурета.
Еще раз помянешь мою мать, — прорычал он, — я тебе разобью твою гнусную пасть.
Мэри нахмурилась.
— Миссис Л., — кликнул Хэкетт, — дайте-ка нам еще выпить, всем. Нелепость какая — таким, как мы, ругаться, будто малышня. Ладно, Мик, остынь.
Мик вернулся на свой стул.
— То, что я хотел сказать, Мэри, — объявил он медленно, — теперь уже не имеет значения. Не имеет значения.
Мэри, подумал он, побелела. Может, это игра света, однако взгляд ее уперся в пол. Мик почувствовал, что до странного тронут.
— Расскажи нам вот что, — начал Хэкетт с сальной дружелюбностью, — про этого твоего Джеймза Джойса, если уж Де Селби как предмет разговора вычеркнут.
Мик почувствовал, что обезоружен, если можно так выразиться. Он даже немо принял у Хэкетта выпивку. Что он способен был сказать? Что тут было говорить?
— Да, — произнес голос Мэри. — Давайте поговорим о чем-нибудь другом.
Они неловко выпили в молчании.
— Джойс, — сказал Мик наконец, — где бы ни находился и как бы ни чувствовал себя, был в свое время великим писателем. Интересно, как бы он обошелся с историей про меня и Мэри.
Эта его речь, как он сам ее услышал, прозвучала странно и нелепо. Мэри была бледна, встревожена. Хэкетт же попросту пьян. Он заговорил вновь.
— Мик, своего мистера Джойса можешь оставить себе. Знаешь, кто мог бы написать книжку получше?
— Кто?
— Да вот Мэри.
— Ну, я знаю, она одаренная.
— А, вот это слово. Одаренная.
Тут заговорила она.
— Вряд ли это история, какую я бы хотела попытаться написать. Следует писать вне себя. Я сыта по горло сочинителями, какие пытаются навести лоск вымысла на собственные неурядицы и беды. Это разновидность предательства — и обычно очень скучно.
Повисла еще одна протяженная пауза. Конечно же, они вели себя абсурдно — болтали о книгах с эдаким исследовательским спокойствием сразу после скверной свары, в кою вовлечены были чувства, с отдаленной возможностью насилия. Все было искусственно, поддельно. Мик уже начал жалеть, что пришел, что заговорил, что столько выпил. Хэкетт хмурился: возможно, потерялся в лабиринте собственных путанных мыслей. Мэри головы не подымала, лицо слегка отвернуто от Мика. Последний же чувствовал, что всем неловко. Тишину возмутил Хэкетт, и говорил он, казалось, преимущественно с самим собой.
— Мэри, — пробормотал он, — давай забудем про наш давнишний уговор. Нам было хорошо, но от меня никакого проку. Я пьян. Я вовсе не в твоем стиле.
Она повернулась, глянула на него, но ничего не сказала.
— Этот чертяка, тут вот, — он годный, — продолжил бормотать Хэкетт, — и ты это прекрасно понимаешь. Глянь на него. Он краснеет.
Вполне вероятно и впрямь. Мик был расстроен, чувствовал себя дураком. События словно бы извращенно вывернулись наизнанку, поскольку, мнилось ему, это он виноват, что Мэри чувствует себя свиньей. Несуразная попытка облегчить положение: Мик попросил у миссис Лаветри еще по одной выпивке, для всех. С этим он разобрался сам — добыл поднос и подал всем лично. Тост произнес громко:
— За нас!
С ним молча согласились.
— Ты же не всерьез, Мэри? — шепнул он.
— Нет, Мик. Ты просто чертов дурак.
— Но замуж-то ты пойдешь за чертова дурака?
— Видимо, да. Хэкетт этот мне нравится, но не настолько.
— Вот спасибо, клуша ты эдакая. — Хэкетт улыбнулся.
Вот и все, что следовало рассказать. Молчание их, пока ехали они домой на трамвае, было взаимно признано и оберегаемо. Что же в конце концов произошло? Ничего особенного. Они по глупости потеряли друг друга, но всего на несколько часов. Мэри заговорила:
— Мик, так что за жуть ты собирался мне сегодня поведать?
Вопрос неизбежный, подумал Мик, но обращаться с ним надо осторожно.
— О, это о матери, — сказал он. — Она слабеет и решила уехать в Дрогеду, жить с сестрой.