Усвоив, что партийный аппарат полностью ее поддерживает, что основная масса рядовых коммунистов одурманена "антитроцкистскими" эскападами, что масса населения весьма чужда споров в партийных верхах, сталинская клика осенью--зимой 1927 г. завершила организационный разгром объединенной оппозиции. При этом сами оппозиционеры исправно попадали в капканы, которые для них расставлялись. Последовали "раскрытие тайной типографии", которую "помог" оборудовать тайный агент ОГПУ; разгон попыток альтернативных демонстраций 7 ноября 1927 г.; исключение Троцкого и Зиновьева вначале из ЦК, а затем из партии; наконец, изгнание из ВКП(б) всех активных оппозиционеров в декабре 1927 г. на XV съезде партии.
Съезд увенчался очередной политической игрой Сталина, когда он на пленуме ЦК 19 декабря, посвященном "избранию" высших партбоссов, лицемерно попросился в отставку. Сталин, разумеется, был убежден, что его "просьбу" отклонят. Тем более важно было ему зафиксировать в продолжавшихся по одной-две минуты двух выступлениях, что он стал генсеком по инициативе Ленине, что именно благодаря ему разбита оппозиция, что генсек в партии должен быть только один и что, стало быть, всяких "маленьких генсеков" -- в республиках и губерниях -- надо немедля устранить. Этот пленум, безусловно, был одной из главных вех на пути превращения Сталина в единоличного диктатора21.
Буквально на следующий день после исключения активных деятелей оппозиции из ВКП(б) сама оппозиция раскололась. Каменев, Зиновьев и ряд других деятелей полностью капитулировали, заявив об идейном и организационном "разоружении", осуждении взглядов, которые они только что пропаган
·
S <ъ
16
17
дировали, обязались поддерживать и отстаивать все партийные решения. Их письмо появилось в "Правде" 27 декабря 1927 г. "...Мнимые величины выходят из игры, надо думать, выходят навсегда", -- написал по этому поводу Троцкий22.
К началу 1928 г. приблизительно полторы тысячи оппозиционеров были арестованы и находились в заключении. Но время для прямой физической расправы с диссидентской "головкой", по мнению сталинской клики, еще не наступило. 3 января 1928 г. политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение отправить не капитулировавших лидеров оппозиции в ссылку в отдаленные районы страны. Это решение было задним числом продублировано постановлением Особого совещания ОГПУ от 31 декабря 1927 г.
Выделенная оппозиционерами комиссия в составе X. Г. Ра-ковского, К. Б. Радека и В. Д. Каспаровой пыталась дискутировать с председателем ЦКК ВКП(б) Г. К. Орджоникидзе о месте и условиях ссылки. Последовала волна обмана и дезинформации: Орджоникидзе давал неопределенные обещания, в то время как ОГПУ приступило к осуществлению директивы политбюро, оформив меру наказания пресловутой статьей 58 (10) уголовного кодекса РСФСР, предусматривавшей кары вплоть до расстрела за контрреволюционную агитацию и пропаганду. Так Л. Д. Троцкий оказался в Алма-Ате, Радек, Смилга, Серебряков, Белобородов, Евдокимов, Сосновский, Раковский и многие другие оппозиционеры -- в разных городах и поселках Сибири, Урала, Туркестана и иных дальних местах страны. Зарубежная печать и сами ссыльные стали называть эту пока еще бескровную расправу "сухой гильотиной"23.
Документация второго-третьего томов настоящего издания отражает пребывание оппозиционных деятелей в ссылке, их занятия, их дискуссии, отношение к событиям, происходившим в партии и в стране.
Публикуемые во втором томе телеграммы свидетельствуют, как в начале 1928 г. происходило установление контактов между оппозиционерами в новых местах обитания. Затем они стали обмениваться деловыми письмами, носившими подчас характер объемистых политических трактатов, которые свидетельствуют, что ряд лидеров оппозиции (прежде всего, Троцкий, Раковский и Сосновский) сохранили привержен
ность своим взглядам, давая более или менее адекватную оценку ситуации в партии и в стране, насколько это позволяла оторванность от центра, и, главное, взгляды и характер мышления авторов.
В то же время поразительное впечатление производит наивность оппозиционеров -- для некоторых, прежде всего, Троцкого, она, возможно, была показной, но для других, безусловно, искренней. Они не верили, что "повар, готовящий острые блюда" (приписываемая, а, может быть, и действительная оценка Сталина Лениным еще той поры, когда их отношения были деловыми и довольно близкими), полон решимости приготовить из них самое экзотичное восточное варево. Сосланные как контрреволюционеры, они надеялись, что ЦК разрешит им устроить своего рода всесоюзное совещание в Москве, Алма-Ате или другом месте для того, чтобы определить свое отношение к вроде бы намечавшемуся "левому повороту" официальной линии. Более того, в письмах подчас проскальзывает надежда, что партруководство пойдет на попятную и чуть ли не с извинениями позовет оппозиционеров назад, в свои ряды. Двойственную позицию занимал даже такой трезвый и решительный враг сталинщины, как Раковский. Он писал Троцкому: "Я считаю, конечно, что наше обращение за разрешением (совещания -- авторы вступительной статьи) может быть на черной партбирже и использовано против нас, но я считал и считаю также, что две идеи для нас важны и обязательны: защищать свои взгляды и, когда случай представится, постучать в двери партии"24.
Предположение, что примирение вполне возможно, стимулировалось, надо сказать, довольно либеральным режимом, на котором, во всяком случае вначале, находились ссыльные. Троцкий выполнял задания Института Маркса и Энгельса при ЦК ВКП(б), переводил сочинения Маркса, получая за это гонорары. Другим поступала литература из этого института.
Оптимистические надежды питали некоторые трансформации, происходившие в руководстве ВКП(б), зревший в политбюро раскол, признаки которого наблюдались воочию. Вслед за апрельским пленумом ЦК и ЦКК ВКП(б) 1928 г., материалы которого опубликованы не были, но решения были выдержаны в духе установок Бухарина, в печати появились два принципиально отличавшиеся друг от друга выступления
18
19
о его итогах -- Сталина в Москве и Бухарина в Ленинграде25. Сталин был бескомпромиссен и груб. Он произнес свои "исторические" слова о том, что "если критика содержит хотя бы 5--10 процентов правды, то и такую критику надо приветствовать" , которые освятили уже открытую дорогу клевете и будущему выявлению новых "врагов". О тех, кто рассчитывал на прекращение борьбы против кулачества, Сталин заявил, что "им не может быть места в нашей партии", что тот, кто думает понравиться "и богатым, и бедным, тот не марксист, а дурак". Не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, что имелся в виду Бухарин, вроде бы восторжествовавший на только что завершившемся пленуме. "Не марксист, а дурак" же произнес доклад в совершенно ином тоне и впервые высказал беспокойство по поводу тенденции рассматривать чрезвычайные меры как что-то нормальное26. Давно ли он считал, что эти меры вполне нормальны в борьбе против оппозиции? Опытным политическим наблюдателям должно было быть ясно, что между Сталиным и Бухариным назревала конфронтация.
Противоречия всплыли на поверхность на следующем, июльском пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б), оставившем "правых" в меньшинстве. Именно на этом пленуме Сталин выдвинул тезис о том, что "по мере нашего продвижения вперед сопротивление капиталистических элементов будет возрастать, классовая борьба будет обостряться"27, послуживший обоснованием будущей кровавой бани.
Все эти сдвиги воспринимались оппозиционерами по-разному. С одной стороны, Бухарин попытался установить контакты с бывшими представителями оппозиции. 11 июля он встретился с Каменевым и вел с ним беседу о возможном сотрудничестве в борьбе против "Чингисхана"-Сталина28. За пределы взаимного прощупывания контакты "Колечки Ба-лаболкина" (Троцкий) не продвинулись. С другой стороны, Сталин сам стал инспирировать слухи, что он готов пойти на примирение с бывшими оппозиционерами. Надеждам на их достоверность способствовало появление выступлений с установками, напоминавшими идеи, выдвигавшиеся Троцким. "Незаметно Сталин присвоил себе одежду Троцкого", -- писал биограф29. Аналогичного мнения придерживались наблюдатели эмигрантского Русского общевоинского союза.
"Разбить противника и присвоить себе его программу -- традиция Сталина", -- писал один из них30. Эти наблюдения были крайне неточными уже в то время, а в исторической перспективе -- глубоко ошибочными. Верные марксистско-ленинской парадигме, Троцкий и его единомышленники были весьма далеки от назревавшей сталинской "революции сверху". Сам Троцкий скептически относился к происходившим сдвигам. Он писал Раковскому 13 июля, что Радек и Преображенский неправы, полагая, будто сталинская фракция имеет лишь "правый хвост" и ее надо уговорить избавиться от него. "Обезьяна, освобожденная от хвоста, еще не человек", -комментировал алмаатинский ссыльный31.