Он резко вдохнул, стряхивая наваждение, чувствуя, как в душе зашевелилось то темное, что он так старательно загонял в самые дальние уголки. Рука потянулась к груди — но, разумеется, посеребренного Сигнума там не было. Досада мешалась с трусливым облегчением — он одновременно нуждался в прикосновении к освященному предмету и страшился того, что может из этого выйти. Напряженный взгляд замершего рядом Гессе стриг чувствовал почти физически, и это подсказало ответ.
— Четки не пролюбил? — хрипло выдохнул он, не оборачиваясь. — Дай.
Скрип кожи за спиной дал понять, что его услышали и вняли. Александер обернулся и на мгновение замер, не решаясь дотронуться до темных бусин, отполированных пальцами истинного святого. Наконец он заставил себя протянуть руку и сжать реликвию в ладони. Маленький деревянный крестик коснулся кожи мягко, не обжигая и даже словно успокаивая…
— Гром небесный не грянул, — проговорил Гессе, забирая четки, и у Александера не возникло ни малейшего желания улыбнуться в ответ. Он еще раз глубоко вдохнул, привыкая к позабытому ощущению переполняющей все существо силы и мысленно произнося слова молитвы, и шагнул в коридор.
Бежать поздно
Автор: Мария Аль-Ради (Анориэль)
Краткое содержание: Макс смотрит на темное пятно на полу трактира и размышляет, как быть дальше
Макс смотрел на темное пятно на полу. Он смотрел на него все то время, что сидел в общем зале трактира, не в силах отвести взгляд от не до конца отмывшихся камней. Сидел, смотрел и пытался свыкнуться с мыслью, что то, чего он больше всего боялся последние без малого три года, все же случилось.
Когда Макс понял, что он не человек, он поклялся себе, что не станет никого убивать. Он не хотел этого, не хотел причинять вред людям, особенно не сделавшим ему или матери ничего дурного. Они с мамой делали все, чтобы предотвратить это: уходили в глухой лес под полнолуние, связывали его самой крепкой веревкой… Если бы не проклятая метель, они и сейчас были бы где-нибудь вдали от людей, где Макс не смог бы никому навредить. Не смог бы убить.
Прошлым утром, узнав о гибели лошадей, он силился вспомнить хоть что-то из событий предыдущей ночи. Пытался представить, как его волчьи клыки и когти рвали лошадиные шкуры и мясо, заливая горячей кровью конюшню и наверняка его самого. Старался воскресить в памяти хотя бы одну деталь: запах крови, бьющий в нос, болезненное ржание умирающих животных, ощущение раздираемой плоти…
Память молчала, не отзываясь ни единым намеком, ни единым звуком или запахом. Охотник сказал, что они с майстером Гессе ранили волка — по их словам, в того попал арбалетный болт, да еще кобыла Ван Алена залепила копытом. Ни малейшего отголоска чего-либо подобного Макс тоже не мог припомнить. Впрочем, это его как раз не удивляло; в сравнении с болью, каковую он испытывал при каждом превращении, одиночный удар копытом или даже вонзившаяся стрела вполне могли потеряться, не отпечататься в сознании.
И к вечеру он оставил эти тягостные мысли, сказав себе, что лошади — это еще не так страшно. Да, они стоят дорого, их владельцы понесли убытки и оказались в трудном положении, лишенные средств к передвижению, да и жалко было этих лошадей — все ж живые создания, — но смириться с этим оказалось не слишком трудно.
Сегодня же все было иначе. Этой ночью зверь растерзал человека. Макс растерзал, как бы дико ни было это признавать. Больше-то некому. Тела убитого он не видел — к тому времени, как они с матерью спустились в общий зал, его уже унесли в сарай, — но представлял, что могло бы предстать его взору. В деревне, где прошло его детство, однажды мужика задрал медведь, и так вышло, что Макс мельком видел тело, когда его принесли из лесу. Окровавленные клочья кожи и мяса, между которых кое-где проглядывают оголенные кости, частью вывалившиеся из распоротого живота внутренности — такое не забудешь. И судя по этому пятну на полу и по слабому, но отчетливому запаху, легко различимому еще этим утром, тут было не лучше.
И снова Макс пытался припомнить хоть что-то, выудить из неуступчивой памяти хоть тень, хотя бы намек на воспоминание. Неужели он мог растерзать его, вот так разодрать в клочья, вырвать куски мяса из еще живого, наверняка страшно кричавшего человека — и ничегошеньки не запомнить?
К их столу подошел помощник майстера Гессе, присел напротив, поинтересовался здоровьем Макса. Он ответил односложно — душевных сил на отвлеченные беседы не было совершенно, но показывать этого не следовало. К счастью, угрюмый вид и неразговорчивость были списаны на его болезнь. Монах вздохнул, с неподдельным состраданием поглядев на маму, и вдруг завел речь о своей семье. Оказывается, у него были жена и ребенок, которые умерли от простуды много лет назад…