Сказать, что Гена пожалел о содеянном — ничего не сказать.
Он ел себя поедом. С утра до ночи. Еще больше с ночи до утра.
Днем хоть так-сяк мог отвлечься от своей беды. Работа. Любимая работа. Та, о которой они с Маринкой вместе мечтали, лежа на матах в его каморке. Мальчишки, поднимающиеся на пьедестал почета — теперь это стало реальностью. Пусть пьедесталы пока еще не самые высокие, скорее игрушечные: районные, областные, зональные. Но большое родится из малого. Его профессиональные успехи только зарождаются, у него еще все будет.
Но есть ли у него будущее в личной жизни?
Возможно, он мог бы найти какую-то женщину. Быть может, она даже заставила бы его забыть о Маринке.
Но хочет ли он о ней забывать? Нет, не хочет. Как ее забыть, такую родную?
Не о сексе с ней мечтал. Секс — дело такое, коллегу по постели найти не проблема. Только не Ольгу — с ней он больше при всем желании ничего не сможет. У него на нее теперь один рефлекс — рвотный.
Секс — штука во всех отношениях приятная, и даже полезная для здоровья. Когда-то Гена запросто ложился в постель с практически незнакомой бабой — какая разница, с кем? Лишь бы получить желанную разрядку.
Теперь же секс его вроде не волновал. Не так, чтобы совсем. Он бы, конечно же, от него не отказался. Но появилось железное условие — партнерша должна быть та, которая всколыхнет его душу. А душа Генкина безраздельно принадлежит Маринке. Значит, только она может быть его партнершей.
Но не секса хотел. Хотел, чтобы она просто была рядом. Хотел, чтобы глаза ее светились счастьем, когда он тихо млеет от очередной ее вкуснятины. Хотел чувствовать тепло ее тела — родного, пахнущего одуванчиками. Хотел целовать отметины на ее спине, будто следы одуванчикового молочка. Веснушки. Его любимые веснушки…
Чтобы Маринка зарылась к нему подмышку, и затихла там, пригревшись. А он легонько чмокал бы ее в макушку. Ничего другого не надо. Секс — дело десятое, хоть и тоже важное. Но теоретически сексуальную разрядку ему может дать любая женщина (только не Ольга!!!). А праздник души — только Маринка. Его Маринка. Самая-самая родная на свете.
Гена уже давно понял, о чем тогда говорил ему Лёха. Не про дырявый халат, нет. Он говорил как раз об этом, о душе. О тихом, казалось бы, счастье. Скромном и незаметном. Но убери это из своей жизни — и почувствуешь себя замурованным заживо.
Он из кожи вон лез, чтобы исправить ситуацию. Цветы охапками к ногам? На колени в людном месте? Кричать во всю дурь под окнами о своей любви? Тихие уверения в раскаянии? Все это было не по одному разу. Единственное, что Кеба еще не испробовал — душещипательные письма. Может, именно этого ей и не хватает? Но он не силен в письменных излияниях душевной боли. Он сказать-то такое может с трудом, а написать…
Он много раз объяснял ей, как все произошло. Не хотел он ничего. Просто встретил. Просто подвез. А она отплатила ему интимными услугами. Но он ведь не хотел! Он даже отталкивал ее от себя! Разве он виноват, что Ольга слов не понимает?!
Каждый раз Маринка сводила его объяснения к елочке. Говорила, что могла бы простить, и даже наверняка простила бы, если бы не это. Но то, что он позволил Ольге сесть на Светкину игрушку, перечеркивало надежду на примирение. Эта елочка стала для Маринки воплощением семейного очага. А Ольга, дескать, голой задницей осквернила этот очаг. И бесполезно было объяснять, что никакого осквернения не было: Ольга была в плаще — октябрь месяц, а настоящий секс между ними приключился только в следующую встречу — первый и последний раз, между прочим!
Бесполезно.
Единственное, что он мог теперь делать для благополучия своих девочек — деньги. Пытался было передавать их Маринке из рук в руки. Та отказалась в резкой форме. Но разве мог Гена оставить их без средств к существованию? Он стал посылать их переводом на имя Маринкиной матери. К его великой радости, перевод еще ни разу не вернулся, как невостребованный. Значит, пусть так, но он участвует в их жизни. Даже если Маринка ничего не знает о переводах, если теща скрывает от нее правду. Пусть так. И пока все так — он у них еще есть. И будет. Непременно будет! Не может быть, чтобы счастье не вернулось в их дом. Когда-нибудь они непременно снова будут вместе.
Ради Маринки он был готов на все. Однако существовало табу, которое он не мог нарушить. Если бы от этого зависело что-то важное — он бы решился переступить черту. Но что это могло изменить?
С родителями Гена теперь почти не виделся. Ему хватало телефонных разговоров с матерью. Впрочем, и их он тоже сократил до минимума. Неприятны ему были эти разговоры. Раз от разу мать все настойчивее подталкивала его к Ольге. Уговаривала признать ее дочь. Просила хотя бы раз прийти взглянуть на ребенка.
Пресечь эти разговоры раз и навсегда он мог только одним способом: рассказать правду об Ольге. Но у него язык не поворачивался. Если бы он сразу не смалодушничал, еще тогда, когда отказался от женитьбы на ней — одно дело. Но тогда ему казалось, что старики не переживут позора. Думал, что жалеет их. Теперь же проблема усложнилась тысячекратно. По материным звонкам Гена понимал, что та все больше привязывается к Юльке, что считает ее своей внучкой. Понимал, что давно пора расставить все точки, но если он не решился сделать этого раньше, когда все было не так запущено — как он решится на это сейчас?! Мать ведь точно не переживет этого. Как минимум свалится с инфарктом.
Только теперь понял, в какое положение поставил Маринку. Его родители все это время видели в ней обманщицу и интриганку, отказывались верить, что Светка — его дочь. Как же он раньше не понимал, что своим молчанием причиняет боль любимой? А теперь все сплелось в такой тугой узел. Но как им все объяснить? Если Ольга дрянь — почему он снова с ней связался? Если Маринка святая — как он мог ее предать?..
Но ведь смог. Ведь предал. И теперь вполне заслуженно слышит от нее:
— Я без тебя смогу. Уже смогла. И ты без меня сможешь.
Ирония судьбы. Когда-то эти же слова он говорил Ольге. Давно, когда отказался на ней жениться. Она никак не желала оставить его в покое, все обещала устроить ему небывалый секс-марафон, уверяла, что без ее ласк он не сможет жить. Он отвечал ей:
— Смогу. Уже могу.
И даже не догадывался, что когда-то эти слова вернутся к нему бумерангом.
***
День выдался слякотный, хмурый. Едва выйдя из дверей редакции, Марина натянула на голову капюшон, защищаясь от промозглого ветра с мелким секущим снегом. Капюшон был глубокий, уютный, и она нырнула в него с нескрываемым удовольствием.
Не успели они с Шуриком пройти пяти шагов, как стоящий чуть поодаль внедорожник гукнул резким сигналом, призывая внимание. Русниченко повернулся к спутнице:
— Это Валерка. Я ему ничего не говорил. Но, может, хватит играться? Давай вместе подойдем. Чего мужика мучить?
Марина растерялась. Она бы солгала, если бы стала утверждать, что даже не думала о Чернышеве, не представляла встречу с ним. Думала, представляла. И даже как раз в такой ситуации, когда они выходили бы из редакции, и нечаянно столкнулись с Валеркой нос к носу. Но хотела ли она этой встречи на самом деле?
Говорят: 'И хочется, и колется'. Правильно говорят. И хотелось Марине, и кололось больно: зачем, к чему? Все равно ничего хорошего из этой встречи не выйдет. Ей надоело без конца выяснять отношения с Кебой, теперь еще нужно будет объяснять Чернышеву, почему она не ответила на то письмо. Ведь все равно ничего не поймет. Если тогда не понял — теперь, спустя столько лет, вообще не вспомнит той своей фразы. А если и вспомнит, посчитает ее полной ерундой.