Но главное не это. Выяснение отношений — чепуха. Куда хуже то, что в душе было тихо и спокойно, если не считать кровавой тоски по мужу.
По Чернышеву же не тосковала ни единая ее клеточка. Когда она поняла, что Русниченко — тот самый Шурик, Валеркин друг — нигде даже не екнуло. Ну друг, ну Валеркин — что с того? Каким образом это может излечить ее от боли?
— Не надо. Пусть все остается, как есть. Иди, он тебя ждет. Завтра увидимся.
Шурик колебался. С одной стороны, понимал ее чувства. Видел ведь, как тяжело переживает развод. С другой… А Валерка как же? Тот ведь столько лет мается!
Впрочем, может, и не мается? Чернышев скрытный, поди догадайся, что в его душе творится? Может, он и сам давным-давно остыл?
Залез в машину, предварительно стряхнув с зонта капли:
— Здорово! Какими судьбами?
— Кто такая? — вместо приветствия поинтересовался Чернышев.
— Сотрудница, вместе работаем, — в душе что-то противно ворохнулось.
— Просто сотрудница? — Валерка усмехнулся. — Ну-ну. Или врешь, или теряешь хватку. Ну да Бог с ней. Я, собственно, вот чего. Квартирка неплохая нарисовалась. Ремонта требует косметического, но продают очень срочно, зато по очень приемлемой цене. Пора бы вам уже и расширяться, а? Я займу, потом рассчитаемся. Что скажешь? Съездим, посмотрим? Люську прихватим, чтобы дважды не мотаться, да?
Предложение интересное, конечно. Сколько можно в гостинке ютиться? С другой стороны — чем расплачиваться?
— Не люблю я в долги влезать. Сам знаешь: берешь чужие ненадолго, а отдавать приходится свои и навсегда.
— Ты так до пенсии в гостинке профилософствуешь. Едем за Люськой. Позвони ей, чтоб готова была. Не люблю ждать.
Русниченко нехотя потянулся за телефоном. Спорить с Чернышевым? Себе дороже. Упрям, как сто чертей. Да и прав, чего там. Если сидеть и не рыпаться — в самом деле, до пенсии просидишь в гостинке. Уж государство-то нынче точно не озаботиться твоими жилищными проблемами. Самому вертеться нужно. Но долг — это так неприятно…
К новому году решили порадовать читателей журнала фирменным календарем — бренд нужно раскручивать, используя любую возможность. Если журнал претендует на скандальность — календарь тоже должен быть непростым.
Маркетологи не придумали ничего интересней, чем сымитировать 'Тайную вечерю' силами родного коллектива. Во главе стола восседал хозяин журнала: по рождению араб, по вероисповеданию мусульманин — чем не скандал? Остальные сотрудники изображали свиту. Правда, было их не двенадцать, а четырнадцать. Ну и что? Зато стол похож на настоящий.
Фотографировались целый день. Костюмы шить не пришлось: довольствовались покупкой нескольких отрезов однотонного матового шелка разных цветов. Гримеры при помощи булавок закрепили отрезы на 'моделях', маскируя куски ткани под настоящие хитоны. Долго выставляли свет, расставляли на столе глиняные кувшины да кружки, без конца сверяясь с репродукцией Да Винчи. Кроме нескольких вариантов общего фото сняли каждого сотрудника отдельно все в том же историческом 'прикиде'.
В результате календарь-постер получился очень ярким и действительно скандальным. Кроме него в новогоднем выпуске целый разворот был посвящен сотрудникам журнала. К поздравлениям и пожеланиям от каждого из них прилагался его портрет крупным планом.
Не особо задумываясь, Шурик принес праздничный номер домой — он всегда брал авторский экземпляр, как же без этого? О чем только думал? Ведь знал, что Люська его обязательно пролистает!
Так и есть: пока он смотрел новости, жена добралась до журнала. Аккуратно вытащила календарь, стараясь не порвать мелованную бумагу о скрепки. Только тогда до Русниченко дошло: она же знает Маринку в лицо! Подобрался, приготовившись врать.
Но ничего не произошло: Люся отложила календарик в сторону, даже не прокомментировав. Шурик вздохнул: не узнала! Значит, и Чернышев ничего не узнает.
Однако рассматривая разворот, на котором располагались поздравления народу непосредственно от каждого сотрудника журнала, Люся воскликнула:
— Это же Маринка! Глянь. Это же Маринка!
Русниченко ничего не оставалось, как валять дурака. Впрочем, он вроде и ни при чем. Валеркина Маринка была Казанцева, а его сотрудница — Кеба. Откуда он мог знать, что это та же самая Маринка?
— Ты что, ее знаешь?
— Ну конечно. Это же та самая Маринка, Валеркина!
Ну что ж. Он не виноват. Он никому ничего не говорил, как и просила Марина. А коль уж правда все равно выплыла наружу — значит, судьба. Не отвертеться Маринке от Чернышева. Наверное, так будет лучше для них обоих. Уж Шурик-то знает, как ей одной несладко живется. Даже когда смеется — глаза грустные-грустные, как у раненной собаки. Может, у Валерки получится ее к жизни вернуть? Заодно и сам оживет.
Люся у него вообще баба добрая. А к Чернышеву вообще всю жизнь особенно теплые чувства испытывала. И то сказать — Валерка такой один. Русниченко на себя так не рассчитывал, как на друга. Уж тот если сказал — можно не сомневаться, сделает. А уж если для друга — так и вовсе расстарается. Чего далеко ходить: квартиру им практически подарил. Свои ведь деньги вложил. Мог бы выкупить и продать без спешки по нормальной цене. А он Шурику ее отдал. Русниченко, ясное дело, долг отдаст, куда денется? Пусть ему для этого вся жизнь понадобится. Но каков Чернышев? Шурик его всю жизнь знает, но такого и он не ожидал. Дружба дружбой, но денежки-то врозь, тем более в наше насквозь капиталистическое время. И что, что не последние отдавал? Все равно ведь свои.
И вообще. Чернышев — это Чернышев. Может, Шурик неправ был, что молчал столько времени? Да что там — сволочь он, вот кто! Разлюбил Валерка, или нет — это его дело. А Русниченко обязан был рассказать ему сразу, как только узнал, что Маринка Кеба — это та самая Маринка. Даже если она просила ничего не говорить. В конце концов — кто ему дороже? Маринка или Чернышев? Конечно Валерка!
В душе ворохнулась обида: а Маринка как же?
На горизонте маячил очередной одинокий новый год. Это раньше новый год означал радость и новые надежды. Теперь, стоило Марине увидеть искусственную елку, пусть даже совсем не похожую на Светкину — от боли перехватывало дыхание. Уж третий год пошел, а легче никак не становится.
Хоть бы кавалер какой на горизонте замаячил, что ли. Марине, конечно, никто не нужен, но она так устала от одиночества! Ничего серьезного, но хоть бы в кино кто пригласил. А тут еще новый год этот… Как вспомнишь прошлый — так жить не хочется.
В прошлый раз новый год стал для нее кошмаром. Родители, Светка, и подлая елка. Пусть даже не искусственная — все равно подлая. И осознание того, что уже никогда не будет как прежде. Никогда смена календаря не принесет ей радости. Не будет больше праздников. Будет только проклятое одиночество. И глупо надеяться на судьбу, на принца в белом Мерседесе. Не нужен Марине ни принц, ни тем более Мерседес. А того, кто нужен, она никогда не простит.
Несколько раз перед праздником звонил Гена. Она по обыкновению даже не стала с ним говорить. Не считать же разговором ее обычное: 'Я без тебя могу. И ты без меня можешь'. Она так часто это повторяла, что он, наверное, поверил. По крайней мере, последнее время почти перестал звонить. Но по выходным, если не на соревнованиях, приходит за Светкой.
При Светке они не ссорятся. Но и нормально не разговаривают. Не о чем им нормально разговаривать. Вот и получается: 'Привет' — 'Привет'. Наверное, ему уже давно наплевать на Марину. Да и зачем она ему, если у него есть Оленька? Или не Оленька — еще кто-нибудь. Он теперь не пропадет, он парень ушлый, до женского племени охочий. Если б Марина его сразу простила — была бы надежда, что Оленька ему хорошим уроком стала. Но беда в том, что простить его она не могла не только тогда, но и сейчас. Чтоб за два с лишним года у Кебы никто не появился? Утопия. Пусть не одна, постоянная любовница, но уж разовых-то через него наверняка целая вереница прошла. Получается, Марина вроде как сама его другим бабам на растерзание отдала.