Двое доспешных воина подтащили к лесному вождю пытавшегося вырваться пленника, на голову возвышавшегося над лесовиками — с перехваченными ремнем руками и разбитой рыжей головой.
— Никак пропавший Лисовин!? Так и знал, что его девки илькенские до добра не доведут.
Негромко проговорил староста. Радж узнал виновника стычки с Учителем.
О судьбе некоторых обитателей острога в посёлке не знали, кто то заночевал перед нападением в становище гостей, несколько человек оставались в хибаре у штольней.
Видно было, что взять здоровяка ороченам было не просто — рубаха разорвана и окровавлена, правый глаз выбит. Вожак что-то говорил Лисовину, тот стоял молча, упрямо выпятив подбородок, заросший рыжей бородой и заляпанный кровью, уставившись в хмурое небо оставшимся глазом. Пожав плечами, вождь, мощным ударом в живот, повалил мужика на колени, ухватив за волосы, задрал голову и перехватил ножом горло, подставив под вырвавшуюся струю крови каменную чашу. Тело Лисовина, несколько раз дернувшись, безвольно обмякло; под непрекращающийся грохот бубнов, подручные потащили его к костру и с размаха бросили в огонь. По стене прокатился возмущенный гул.
Лесовик зачерпнул пригоршню крови из чаши, подбросил в воздух, капли разлетелись широкой дугой. Вторую пригоршню плеснул в занавешенное лицо шамана, вылив остаток на освобождённую жаром от снега землю. Шаман вышел из оцепенения, будто незримая волна пробежала по его телу от подошв до увенчанной рогами макушки, заставив взмахнуть руками, загремели костяные подвески. Забрал у помощника большой бубен и колотушку из рога марала, ломая прежний ритм, резко ударил по коже. Над тайгой покатился призывный гул бубна, подручные подхватили его низким горловым пением.
Шаман, высоко подпрыгивая и вертясь, продолжил бить в расписанный кровью бубен, двигаясь вокруг костра.
— Главного ракшаса (демона) нижнего мира на нас вызывает — подал голос Юван.
Лесовики затянули какую то заунывную песню, по рядам прошло движение, запрыгали копья, тоскливый волчий вой полетел к уже сияющей на небе полной луне.
На стоящих за заборолами повеяло древней жутью. В шамана полетели стрелы, пустил свою и шепчущий охранительный гимн Радж, но они бессильно падали в снег.
— Отводит! — в панике пронеслось по стене.
Над жертвенным костром зарождалось движение воздушных слоёв, усилились порывы ветра, луну прикрыли набежавшие тучи. В отблесках пламени показались оборванные пленные, тянущие более длинные штурмовые лесины, орочены подгоняли их тупыми концами копий.
Юван покопался в колчане, достал легкую ивовую стрелу с бронзовым наконечником, ловя попутные движения воздуха, приподнял лук; сорвавшись с тетивы, стрела, просвистев, прочертила в небе пологую дугу, её наконечник рассек бахрому и угодил шаману прямо в занавешенное лицо. Тот повалился на спину, дёрнулись ноги, последний раз громыхнул, ударившись о землю, откатился в костёр и вспыхнул раскрашенный бубен.
По рядам ороченов прокатился долго не замолкающий горестный вопль. Пленники побросали лесины и стали разбегаться, пока потрясенные конвоиры приходили в себя. Перед острогом догорал огромный костёр, погребая под собою жертву.
На следующее утро только присыпанные снегом головёшки, да разбросанные трупы пленников напоминали о неудачном вторжении. Орочены ушли, как и не было.
Через две седмицы Тур привёл три десятка дружины и столько же примкнувших из местного ополчения. Рядом с сыном вождя шагал Девдас со своим неизменным посохом и луком за спиною.
Серая Уна бросилась навстречу Бхергу.
Союзные илькены привели пойманного орочена, молодой парень с посиневшим от побоев и распухшим лицом поведал, как было дело.
Оказывается, всех взбаламутил великий шаман, пообещав взятие крепости медных людей. Ему поверили многие роды, собрав небывалое войско. Старейшина Хвар присвистнул:
— Вот оглоеды лесные, прямо как дети! — потом вспомнил Раджа и добавил — Хуже детей.
После совещания некоторые из поселенцев и илькенов собрались с дружиной пощипать до распутицы ороченские селения. Рвался в поход и Радж. Девдас же спокойно произнес: