Между тем дела становились хуже. Мама по-прежнему лежала в постели, хотя кашель ее вроде бы почти прошел. Беспорядок в квартире уже трудно было назвать творческим. Что с ним делать, Ариша не очень понимала. Нет, ну она могла протереть пыль, помыть посуду, но девочка все же не привыкла вести хозяйство в целом. Надо было подмести тут, поскрести там, и делать это оперативно, по-быстрому, пока грязь не успела расползтись. Уследить за грязью не получалось. Она была хитрее Арише, умнее Ариши, сноровистей и наглее. И очень скоро квартира приняла запущенный, неприятный вид. Это больше не был уютный дом, где хотелось скрыться от дневных забот, а неприятное, скверное место с липкими пятнами от пролитого сладкого чая, забрызганными чем-то жирным занавесками, нестиранными простынями и горой грязного белья в ванной. Ариша и оглянуться не успела, как произошла эта метаморфоза. Не прошло и месяца с развода родителей, а их милый семейный дом было просто не узнать.
Однажды, не обнаружив чистого белья в комоде, Ариша не выдержала:
- Мам, ты бы сходила ко врачу.
- Что? - рассеянно посмотрел на нее мать, лежавшая на кровати. – Я была на прошлой неделе.
- Нет, не к этому врачу… ну, к психологу.
Мать молча отвернулась к стенке.
Ариша пошла свою комнату и разревелась.
А потом, глотая слезы, направилась ванную и загрузила белье в стиральную машинку.
Ладно, думала она. Ладно. Ну, буду я стирать. Буду варить пельмени. И полы помыть могу…
Но я же не должна делать все! Мне двенадцать. Мне еще только двенадцать!
Родительское собрание она, мать то есть, пропустила (Ариша в жизни не подумала бы, что ее это расстроит). Дневник не смотрит. Про домашку не спрашивает, и это вроде бы должно радовать. Но не радует почему-то.
Свобода от контроля не принесла счастья. За этой свободой чувствовалось равнодушие.
Ариша понимала, что матери просто наплевать на ее оценки, и это возмущало.
Она перестала делать домашние задания. Схлопотала несколько двоек. Было неприятно.
И Ариша вернулась к домашке. Если она не делала ее сама, то старалась что-то списать в школе. Приличная база и приятели из класса помогали как-то выкручиваться.
Так все и тянулось, тащилось мало-помалу, пока однажды, вернувшись из школы после урока (два последних, русский и литру, отменили, потому что русичка заболела), Ариша не обнаружила мать крепко спящей.
Так крепко, что не смогла ее разбудить.
А рядом на тумбочке – пустой пузырек от лекарства от бессонницы…
Потом она думала: почему, только открыв двери, она сразу пошла к матери? Не стала даже проходить на кухню и мыть руки, как обычно.
Может, она что-то чувствовала, подозревала что-то?.. И именно это «что-то» и заставляло ее торопиться домой, не давало сосредоточиться на уроках?..
Ариша трясла, звала мать, а та не отвечала. Трясла, не чувствуя, как текут по щекам слезы, не слыша собственный испуганный, дрожащий голос.
Мать спала, как мертвая.
Но дышала.
Это Арина тоже поняла сразу: она дышала. Значит, еще не поздно.
Две минуты спустя Арина догадалась вызвать скорую.
Те двадцать минут, что она, сидя на кровати рядом со спящей матерью, ждала врача, были самыми ужасными в ее жизни. Обиды, накопившиеся за последние два месяца, растворились в первобытном страхе.
- Мамочка, пожалуйста, - шептала Ариша, гладя теплую, родную руку, - мамочка, пожалуйста, не уходи. Не бросай меня. Я все сделаю. Все-все, что захочешь… Миленькая, не умирай…
А мама спала и не слышала ее слов.
Наконец приехала скорая. Серьезная женщина-врач лет тридцати пяти и парень-санитар.
- Что она приняла? – первым делом спросила доктор.
Ариша протянула пузырек.
- Наверное, это.
- Понятно. Мы заберем твою маму в больницу. У тебя есть, кого позвать переночевать?
- Да, бабушку.
- Пригласи ее, а потом можешь звонить на пост в неврологию городской больницы. Понятно?