Только теперь Антон начал догадываться, в чем дело. Должно быть, войдя в операторскую, профессор усмотрел своим зорким взглядом, что Леопольд хлюпает носом и гнусавит. Ну а что у Шницлера паранойя по поводу стерильности – всем известно.
– Простите меня, простите… – лепетал несчастный Леопольд. – …Я надену двойную, тройную повязку! Хотите, я возьму в химико-токсикологическом отделении противогаз!
– И огнемет в придачу! – загремел хирург. – Нет, господин Кальб, с вами покончено. Прощайте навсегда!
– Но как же операция! Кто займется анестезией?!
Профессор оттолкнул ассистента и прошел мимо.
Антон на ходу сочувственно сжал Леопольду локоть.
Бедняга! Шницлер не из тех, кто кипятится, а потом отходит. Если сказал «прощайте навсегда» – значит, навсегда. А кому нужен недоучившийся медик, который не знает ничего кроме анестезии?
– Что вы застряли, Клобукофф! – обернувшись, рявкнул профессор. – Время не ждет! Пока я буду снова настраиваться на операцию, заново переодеваться и прочее, еще раз просмотрите программу анестезирования. У вас есть полчаса, я велел вколоть пациенту дополнительно четверть дозы релаксанта.
Антон так и обмер.
– Что?!
– Что слышали! Вы – лучший в моей группе и знаете уже не меньше, чем этот болван. Не стойте, шевелитесь! И не нервируйте меня упрямством! Я и так совершенно выбит из колеи! Не знаю, вернет ли меня в рабочее состояние даже prestissimo!
Казалось, после разговора с Викторией ничто уже не способно потрясти Антона. Притупились мысли и чувства, по-стариковски согнулись плечи.
Но объявление Шницлера подействовало, как нашатырь на человека в полуобморочном состоянии. Ошарашенный, потерявший дар речи, Антон хватал воздух ртом.
«Вы с ума сошли, профессор! Я – никто, я даже не студент! Это просто незаконно! Это противоречит всем существующим правилам!» – вот что крикнул бы он Шницлеру, задержись тот в коридоре хоть на секунду. Но мефистофельский халат скрылся за углом, оглушительно хлопнула дверь, скрежетнул ключ. Профессор заперся у себя.
Что ему правила? Разве Шницлер их когда-либо придерживался?
И вообще – он прав, что отстранил анестезиолога от операции. Вдруг у Леопольда действительно грипп, испанка? Пациент и так очень слаб.
Что не стал переносить операцию на другой день – тоже прав. Подготовительный укол морфия уже сделан. Для организма больного это потрясение, и оно может быть оправдано лишь, если предваряет последующий наркоз. И наконец, жалко Викторию. Что ей, терпеть муку нового ожидания?
О себе же думать нечего. Мало ли что ты боишься ответственности. А самоуважение потерять не боишься?
Насчет того, что протокол анестезии ты знаешь не хуже Леопольда, Шницлер опять-таки прав. Нечего и зубрить, сто раз прочитано, изучено, перепроверено. Ты не раз видел, как это делается. А если что – профессор подскажет.
Но сколько Антон себя ни успокаивал, надевая светло-зеленый халат и протирая руки дезинфектантом в предоперационном отсеке, а поверить все-таки не мог.
«Я буду участвовать в операции Лоуренса? Нет, это совершенно невозможно! А вдруг от нервов что-то перепутаю или замешкаюсь? Ведь тогда вся вина ляжет на меня!»
Яростно полируя очки, чтоб на стеклах не осталось ни пылинки, повязывая шлем, обязательный для всех, кто не обрит наголо, заклеивая брови, Антон отчаянно паниковал.
Из-за стены глухо рычало пианино – профессор в яростном темпе играл Первую сонату Бетховена.
Забыть обо всем постороннем. Сосредоточиться на деле. Нет никакого Лоуренса Рэндома. На столе не он, а говяжья туша на мясном прилавке. Виктории же вообще не существует. И сам Антон – не еж, ощетинившийся нервами, а бесчувственная, не ошибающаяся машина, ходячий наркоаппарат Рот-Дрегера.
Он всё же просмотрел план анестезии еще раз. Последовательность действий, все дозировки и пропорции были аккуратно, по графам, расписаны злосчастным Леопольдом – и внизу стояла завитушистая подпись Шницлера.
Из операторской выглянула фрейляйн Нольде, старшая сестра. Она работала с профессором уже лет пятнадцать. Вряд ли у какого-нибудь хирурга когда-либо была столь преданная помощница. Какая женщина согласилась бы ради стерильности выщипать ресницы и выбрить брови? Неудивительно, что операционная сестра так и осталась «фрейляйн».