Обычно, если начинался «хап» (то есть повальный грабеж) и «драй» (это когда по чердакам и погребам ищут спрятавшихся женщин), Антон просто уходил в обоз. С каждым днем погромы становились всё безобразней. Воевать больше никто не хотел, поднять эскадроны в контратаку почти никогда не удавалось, зато каждый конник, предчувствуя конец похода, старался напоследок урвать побольше. Грабили уже не на польской территории, на своей – всё подряд. Полковой обоз за месяц увеличился втрое…
Женщина всё кричала. Где-то в другой стороне завыла еще одна, жалобно и безнадежно.
«Провались они, фотокарточки. Вот возьму и расколочу всех красных героев!» Антон снял с плеча сумку, посмотрел на аккуратно уложенные пластины. Вздохнул. «Не расколочу. Побоюсь. Но и печатать снимки в этом злосчастном местечке, под женские вопли, тоже не стану».
Он хотел повернуть обратно, но вдруг, боковым зрением, заметил какое-то движение.
Кто-то полз через улицу, от одной ограды к другой.
Женщина. Нет, молоденькая девушка с длинной черной косой. Ползла она странно – отталкиваясь одними руками, ноги с вывернутыми ступнями просто волочились по земле.
Ранена?
Антон подбежал.
– Что с вами?
Девушка, кажется, была не в себе. Увидев приближающегося человека в ремнях, она вскрикнула, поползла с удвоенной скоростью. Когда же Антон ее догнал, повела себя непонятно: задрала подол рваной юбки, натянула ее на голову и замерла.
Обнаженная нижняя половина тела была в синих пятнах, бедра перепачканы кровью, ягодицы в длинных царапинах.
Антон с ужасом смотрел на голые ноги. В верхней своей части, до колен, они были плотно сдвинуты, а у колен изгибались под неестественным углом. Судя по вмятинам и гематомам, кто-то перебил нижние конечности прикладом или обухом топора.
– Не двигайтесь! – крикнул Антон. – Лежите и не двигайтесь!
Девушка попробовала перевернуться на спину – не смогла. Суетливо схватилась за одну ногу, за другую, попыталась их раздвинуть.
– Не вбывайте, – истерически всхлипывала она. – Почекайте, я зараз, я швидко…
Она охала от боли, ноги не слушались.
– Перестаньте! Не трогайте! Нужно наложить шины. Господи, что случилось?
– Воны казалы: лягай добром, бо ноги переломаем… Я не лягла, так воны рушницею…
Чем зафиксировать? Антон огляделся. Выдернул из плетня две палки.
– Я сейчас оторву от вашей юбки несколько полосок материи. А вы лежите и не шевелитесь. Будет больно, потерпите.
– Не треба, – сказала девушка, перестав всхлипывать. – Краще бижить до хаты, врятуйте Цильку… Цильке лише десять рокив… Бижить, бо воны Цильку до смерти убьют.
Антон посмотрел, куда дрожащей рукой показывает девушка – на дом через улицу. Оттуда, будто дождавшись этой секунды, раздался тонкий, полный ужаса крик – и уже не умолкал.
«Если это свои, из второго эскадрона, можно попробовать, – подумал Антон. – Если чужие, лучше не соваться». И вдруг заметил во дворе привязанного к крыльцу знакомого вороного жеребца.
– Лежи и не двигайся. Я сейчас.
У порога хаты ничком лежал мужчина. Вся верхушка черепа отсечена косым сабельным ударом. Тут уже не поможешь.
В маленькой горнице было тесно. У стены свалены наспех связанные узлы. Посередине, толкаясь плечами, переминаются трое бойцов – все свои, из второго.
Один, по фамилии Рычков, обернулся, подмигнул.
– Антошка? Давай к нам, после Храпченки будешь. Кончай дело, Шурыгин! Не один!
Антон заглянул через плечо Рычкова. Увидел широкую спину Харитона, под которым было почти не видно девочку, только торчали в стороны худенькие ноги да моталось по полу белое лицо с зажмуренными глазами и разинутым ртом.
– Что ты делаешь, Шурыгин?! Это же ребенок! – Антон схватил насильника за портупею, попытался оттащить.