– Да потому, что если мы смотаемся отсюда сразу же, они нас не вычислят быстро. А когда будем уже в космосе, они не пошлют за нами перехватчика, нет оснований, мы же не преступники. Томинакер не все знает о способностях Аркада. Он думает, что у Аркада – зачатки телепатии и только. Мы никогда при нем не проводили испытаний. Я ему не доверяю. Уж больно он печется об интересах нашего распрекрасного государства.
– Ну, Альберт, по-моему, ты перегибаешь палку. Конечно, Томи немного суетится, но он заботится о государственных интересах. Это можно понять. Что в этом плохого? Ведь, в конце концов, государственные интересы – это интересы нашей страны и всех нас.
– Оказывается, ты еще более наивен, чем я думал, Мак. Где это ты видел, чтобы государство заботилось об интересах простого рядового гражданина? Не надо специально исследовать, чтобы понять – когда политики с высоких трибун вещают нам о государственных, или национальных интересах, то под этим они разумеют свои собственные интересы. Попытайся изучить, Мак, до атомов, так называемые государственные интересы и ты поймешь, что за ними скрываются действительные интересы небольшой кучки людей, имеющих власть в данной стране. И ничего более! – отвечая, Альберт быстро собирал какие-то инструменты во вместительную сумку. Уже закрывая ее, он закончил:
– Можно одурачить толпу, Мак. Но мы-то с тобой ученые. И ты, Мак, хотя бы из книжной истории должен был бы для себя что-то вывести. Где это, в какие времена и в какой стране государственные службы защищали бы интересы простых людей? Я бы хотел пожить в такой стране. Но таких стран в природе нет.
Аркад, краем уха прислушивавшийся к спору, решил все же поискать в шкафах что-нибудь, чтобы приготовить всем кофе. Эти споры о политике уже наели оскомину. На вечеринках у друзей, на сеансах у Альберта, на улице, в баре, чуть ли не в постели с очередной симпатичной подружкой, – везде люди толкуют о политике, как будто без нее невозможно прожить. Как будто бы их мозги, как компьютер, зациклили на одной и той же программе, в рамках которой они должны функционировать. Как будто природа, удовольствия, спорт, секс, чувства – все это лишь приложение к главной программе. И журналисты не могут или не хотят переключать сознание людей с нее. А, возможно, именно на этом большинство из журналистов и зарабатывает себе на жизнь.
Мозговая болезнь, которой он не был подвержен. Дружба, чувство собственного достоинства, маленькие приятные радости, когда пробуешь на вкус деликатесы, напряжение мышц, чувство голода и усталости, оргазм – это да. Но чтобы так увлекаться политикой, как многие его знакомые, надо быть генетически ущербным человеком – повышается адреналин и появляется особый дополнительный стимул к активной творческой жизни человека лишь при ежедневном обмусоливании политических вопросов!
В шкафу кое-что нашлось. Аркад стал все это вытаскивать, когда Альберт обратился к нему:
– И вот что я скажу тебе, Аркад. Раньше я с тобой часто и много беседовал на эти темы. Теперь не буду. У тебя уже нет времени на раздумья. Эта сука, Томинакер, чует мое сердце, наверняка заколачивает дополнительные деньги наушничеством в одной из этих вшивых контор. Если ты сейчас не поспешишь, то потом на меня не обижайся – я тебя предупредил. А уж они за тебя возьмутся крепко, поверь мне. Как только ты попадешь к первому же профессионалу, специалисту, так они за тебя так зацепятся, что до конца своих дней будешь подопытным кроликом.
Альберт между фразами собрал еще некоторые инструменты и вещи и сложил их во вторую сумку. С сожалением окинув прощальным взглядом свою лабораторию, как бы в предчувствии, что уже никогда сюда не вернется, он продолжил:
– В общем, как знаешь. Конечно, будет жаль, что твои большие возможности пропадут зря, во всяком случае, для тебя самого. Вы как хотите, а я отсюда ухожу насовсем и немедленно. С вами или без вас – я улетаю.
Споров больше не было. Серьезность намерений Альберта и собственная растерянность порождали в душе у каждого бессознательное чувство опасности, которому веришь и которому неуклонно следуешь, даже если рациональные размышления этому противоречат. Все зашевелились.
И предупреждения Альберта оказались действительно верными. Не успели они выйти из помещения лаборатории, как услышали сирены полицейских машин. Улица, на которой располагалась частная маленькая лаборатория Альберта, была достаточно протяженной. Словно змея, она извивалась вдоль городских зданий, высоких и низких, заканчиваясь несколькими ответвлениями в короткие улочки, переулки и тупики. Оценив расстояние от их здания до машин по звуку сирен, Альберт вновь вернулся в лабораторию, быстро закрыл дверь на засов "- Это немного их сдержит, хотя и не надолго", – подумал он. Молча, быстрым шагом он пересек помещение наискосок. На стене, противоположной входной двери, на уровне плеча человека среднего роста, торчал кусочек обоев. Кое-где из-под обнаженных участков стены сыпалась штукатурка; ее горки видны были на полу у плинтусов. И только более пристальный взгляд выделил бы именно этот завиток обоев от остальных, похожих на него. Он представлял собой подделку из какого-то жесткого материала. Под ним была замаскирована еле заметная кнопка, смахивавшая, скорее, на какое-нибудь домашнее насекомое, чем на посторонний для этой стены предмет. К ней и устремился Альберт. Быстрым движением он повернул завиток по часовой стрелке, освободив кнопку, несколько раз надавил на нее в определенной последовательности, и нижняя часть стены сместилась в простенок, образовав лаз в четверть человеческого роста.
– Быстро, быстро! Может быть, мы еще успеем. Пока они будут возиться с дверью, мы сможем оторваться подальше от этого квартала. Может, нам еще повезет.
Альберт затолкал каждого в этот лаз, сам залез последним, еще раз снизу осмотрел комнату, как бы прощаясь с ней навсегда, и поставил задвижку лаза на прежнее место с обратной стороны.
Ход представлял собой узкий вытянутый коридор с низкими потолками, похожий на переход между разными блоками старой тюрьмы, такой же мрачный, с темными заплесневелыми углами, в которых шуршали мыши. В отличие от тюрьмы, здесь вообще не было никаких проемов, дверей или отверстий, только голые железобетонные стены. Ход извивался. Казалось, они пробирались в каком-то запутанном лабиринте. Но в то же время наблюдалась определенная закономерность в его изгибах: коридор изгибался только в одну сторону, словно окантовывая собой некий огромный периметр.
У Бренана был небольшой фонарик, луч которого он иногда направлял на безмолвные стены, а затем вновь устремлял футов на пять впереди себя, освещая дорогу. Альберт замыкал их шествие, изредка резко бросая: "Быстрее!".
Спустя минут двадцать, а может, и все два часа – в этом темном запутанном лабиринте время изменило свой бег, – группа остановилась. Бренан чуть не наскочил на стену, вставшую на их пути. Тупик. Раздвигая стоящих впереди локтями, Альберт пробрался вперед.
– Подождите, я открою. Потуши фонарь, Бренан. Надо осмотреться. Неизвестно, насколько эта сука вынюхала наши маленькие тайны. Если Томи знает об этом ходе – нам крышка.
Он чуть не вплотную подошел к стене, правой рукой осторожно стал шарить по ней на уровне головы. Нащупав невидимую в темноте выпуклость, еле касаясь пальцами поверхности, Альберт слегка надавил на нее. В стене образовалась трещина; в темноту, окружавшую их, проник свет с улицы. Осторожно, будто прикасаясь к заряду, Альберт понемногу стал расширять световое пространство. Когда выделенная светом дверь из их лаза приоткрылась на фут, Альберт высунул голову наружу.
Напротив образовавшейся двери через улочку не более десяти футов шириной, чуть наискосок находилась стандартная дверь, которые обычно бывают в маленьких булочных или забегаловках на пять-шесть человек. Внимательно осмотрев оба конца улочки, кинув взгляд на окна второго этажа здания напротив, Альберт повернулся к своим спутникам.