К концу 70-х годов массовое производство и распространение блатных записей постепенно приближается к "критической массе". Причём, это происходит не само по себе, а на фоне какого-то общего, если можно так выразиться, "противостояния" властям. Может быть, и не совсем осознанного, но тем не менее. Несмотря, на усиливающиеся репрессивные меры, в стране растут, как грибы после дождя, всевозможные диссидентские движения. В них принимает участие всё большее количество известнейших писателей, артистов, учёных. Всё выше и выше поднимают головы отечественные рокеры — концерты подпольных и полуподпольных ансамблей происходят почти открыто, при минимуме конспирации. Появляются немыслимые всего несколько лет назад молодёжные движения. А власть. Власть просто, видимо, не успевает проследить за всеми этими разношёрстными движениями, и не может пока разобраться — кто здесь вреден, а кто — "полезен". Меры принимаются, конечно, но только какие-то половинчатые. И только к тем "деятелям", которые или открыто выступают против, или чьи имена уже хорошо известны на Западе. А тем временем общество производит всё новых и новых "подрывателей" общественного строя, причём уже в массовом порядке. И до них просто не доходят руки. Они пусть и длинные, но до всех достать уже не могут. А блатные песни. Нехорошо, конечно. Но есть дела и поважнее. И потом — невозможно же изъять все магнитофоны и закрыть все рестораны! Пусть пока повеселятся. А потом посмотрим. Вожжи немного отпущены и кажется, что так оно и должно быть и будет уже всегда. И наши доморощенные "продюсеры" и "промоутеры" всё более и более распускаются, и начинают производить и распространять записи до сих пор немыслимые. Исполнители тоже не особо конспирируются. Хотя некоторым из них это аукнется уже очень скоро. И срока, пусть и не такие уж большие, придётся им отбывать от звонка до звонка.
А в лучшем (лучшем ли?) случае — предложение эмигрировать, от которого нельзя отказаться. Но это всё будет чуть позже, а пока.
Владимир Шестериков, в своё время игравший в любительских джазовых коллективах и хорошо знакомый с персонажами нашей книги, вспоминает, например, что многие его знакомые прекрасно знали, что в "Парусе" играют "те самые" "Братья Жемчужные" и специально ходили послушать их игру и посмотреть на легендарный коллектив. А некоторые, наверное, ещё и с затаённой мыслью: а вдруг и Северного можно там увидеть? В Москве известно всему "полусвету", что исполнитель самых знаменитых в Союзе похабных и "еврейско-антисемитских" песен Костя Беляев работает преподавателем английского языка в институте Стали и сплавов. А чем занимается в Одессе известный конферансье, артист Одесской филармонии Евгений Оршулович? Впрочем, Оршулович, конечно, нигде не кричит, что исполнитель блатных песен Владимир Сорокин — это он и есть. Но вот один показательный момент! На подпольных записях Оршуловичу аккомпанировало много различных музыкантов, и, кстати, добрая половина из них была не из ресторанов, а из приличных заведений, вроде Одесского музыкального училища. Так вот, некоторые из них только через много лет узнали, что эти записи ушли в народ не под именем Жени Оршуловича, а под псевдонимом "Владимир Сорокин"! Трудно поверить в такую сверхконспирацию, когда подробности скрываются даже от музыкантов. Скорее, люди уже просто не ощущают вообще потребности шифроваться.
Но все эти исторические процессы в начале 1980 года находятся только лишь в стадии "формирования", и пока что никто не знает, чем всё это кончится… И, конечно, ни о чём подобном не задумывается Аркадий Северный, живущий на квартире своего нового московского друга Анатолия Писарева. Долгими зимними вечерами друзья коротают время за совместными кухонными "выступлениями" под гитару, фиксируя всё это для истории на простенький магнитофон "Комета", а позже — на специально приобретенный Писаревым старый ламповый "Grundig". Впрочем, Анатолий Петрович не занимался активным распространением этих записей, и долгое время они были неизвестны широкой публике. А главная примечательность тех записей заключается в том, что добрая половина их состоит из авторских песен самого Писарева. Причем, песен достаточно оригинальных. Часть из них написана в традиционном для Аркадия жанре дворовой лирики, а вот другая часть, похабная — весьма необычна! Конечно, похабщина для Аркадия — тоже далеко не новинка, но надо заметить, что здесь звучит совсем не то, что жизнеутверждающий половой юмор, обычный в Жанре. При кажущейся шутливости, скабрёзные песни Анатолия Писарева полны не цинизма даже, а какого-то мизантропического скепсиса… Но мы не будем пытаться в очередной раз привязать содержание этих песен к настроению Аркадия. Хотя бы потому, что во многих случаях его состояние во время исполнения, увы, не позволяет делать вообще никаких выводов…
Но, к сожалению, самая уникальная запись, сделанная у Анатолия Писарева, не сохранилась — запись, на которой Аркадий читал рассказы Бабеля! Ведь ещё в далекие годы "Музыкальных фельетонов" и других сценарных концертов Рудольф Фукс подумывал об организации таких чтений, да так и не собрался тогда замахнуться на классику… А теперь, в Москве, такая запись состоялась почти что экспромтом. Писарев вспоминает, что один знакомый принес ему том Бабеля, и Аркадий с жадностью на него набросился. Несмотря на достаточно большую по тем временам цену — сорок рублей, — книга была приобретена, и Аркадий тут же её надписал: "Подарок от Аркадия Дмитриевича Северного Анатолию и Валентине Писаревым". После этого Анатолий Петрович и записал на целую бобину "ORWO" рассказы Исаака Бабеля в исполнении Аркадия Северного. Но… "Как он его читал! С таким подъемом, с таким одесским пафосом, с такой подачей! Я, помню, всё это записал… Но до сих пор жалею — пленки не было, и на ту бобину потом записали песни. Но эта запись до сих пор меня гнетёт, что я её не оставил. Это было что-то потрясающее".
Увы…
Однако московская жизнь Северного той зимой 1980 года не ограничивалась только ресторанными концертами и домашними записями. Стоит, пожалуй, упомянуть и ещё об одной интересной истории, рассказанной Анатолием Писаревым — о выступлении Аркадия на одном бардовском концерте! То есть, в среде, в общем-то, совсем не близкой Аркадию Северному… Хоть он и пел в свое время много "бардовских" песен, и сам был близко знаком с разными авторами- исполнителями, в том числе с Юрием Кукиным и Александром Лобановским. Но в 1980 году это движение переживало не лучшие времена, — уже прошла пора, когда авторская песня была в авангарде того "несогласия" с Системой, о котором мы говорили выше. К началу 80-х многие "барды", к сожалению, стали страдать конформизмом, самоцензурой, и уходом в мелкотемье… С чем, конечно, было совсем не по пути Северному — подпольщику и нонконформисту по определению. Впрочем, сам он, в отличие от Владимира Высоцкого, никогда не высказывал своего отношения к бардовскому движению. Но, как бы там ни было, факт появления Аркадия Северного в "КСП" интересен сам по себе. Правда, выступление там у Аркадия не задалось, но по совершенно прозаической причине. Вот что рассказывал об этом Анатолий Писарев: "На сцене сидел дуэт гитаристов, хорошо играли, один пел — картавый еврей. Северному его исполнение не понравилось сразу, как и мне. Среди публики были тоже в основном евреи. Аркадий что-то пробурчал по этому поводу, а потом сказал: "Х… с ними, я им счас покажу". И пошел к сцене. Его узнали, захлопали, евреи на сцене оробели, смутились. Аркадий принялся что-то петь, те начали подыгрывать, но Северному не понравилось. Он обернулся и грозно произнес: "Ты ритм можешь держать, Сеговия? Ты четыре такта можешь сделать, Иванов-Крамской?" Аркадий попел немного, и мы уехали".