Еще спускаясь по лестнице, я услышала визгливую скрипку, вливающуюся в трели балканской музыки, надоевшей мне до чертиков. Меня на секунду одолело желание подняться наверх и запереться у себя в комнате. В детстве я любила сербскую музыку и праздники, но с возрастом почти все, что нравилось тебе в детстве становится каким-то до комка в груди стыдным. Я старалась ступать как можно тише и замерла на лестнице, не выходя из тени. Людей было много — на них были одинаковые черные костюмы и коктейльные платья примерно одного фасона. Серьезные люди, я прекрасно знала, чем они занимаются. Игорный бизнес, торговля людьми и оружием, наркотрафик. А ведь с виду такие приличные, довольные своей жизнью люди. Пьяные, красные, улыбаются. Роза сидела на своем месте, на лице у нее была скука. Папа разговаривал с кем-то, что-то оживленно вещая. Я слышала всполохи его голоса — так пламя иногда взвивается выше без видимой причины. Папа говорил на сербском. Он был очень оживлен, совсем молодой смуглый парнишка перед ним нелепо улыбался. Папа выглядел постарше мамы, лет на тридцать, а может тридцать пять. Я надеялась, это у нас семейное, и я буду выглядеть так же молодо и свежо к тому моменту, как окончательно потеряю все понятия о человечности и вкусе, как все люди после тридцати. Парень вдумчиво кивал, глаза его выражали страх и обожание. Наконец, папа схватил его за подбородок, притянул к себе и поцеловал в щеки ровно три раза, демонстрируя свое благоволение по старинной сербской привычке, которую лично я считала очень гейской.
Папа от природы был скорее обаятельный, чем красивый. У него была зубастая, острая улыбка, которая делала его изможденное, типично сербское лицо удивительно притягательным.
Иногда в юмористических телешоу показывают сербских бандитов. Вот мой папа выглядел именно так, как их доводят до гротеска ради комического эффекта по ту сторону экрана. Иногда мне казалось, что так папа являет миру свое странноватое чувство юмора. У него были золотые кольца на каждом пальце, обилие золотых цепочек на шее, блестящий фиолетовый костюм с ярким, желтым, как у клоуна, галстуком. Роза говорила у папы был шанс стать хорошим человеком, папа был врачом, но грянула Югославская Война, и он стал чудовищем. Папа иногда спрашивал, больше риторически, что они сделали с его страной. Но «они» всегда были безличные, загадочные силы, а папа был вполне реален и вроде как даже числился среди военных преступников, которым хорошо было бы объявиться когда-нибудь в Гааге. Под другим именем, в другом времени, и вообще все это глупости, съешь лучше кусочек торта, милая — вот как папа об этом говорил. Торт-то я ела, но прошлое отца заставляло меня стыдиться.
Люди вокруг шумно пили, смеялись, до меня доносилась смешанная до полной однородности шведская и сербская речь. На этом пиджине я долго говорила в детстве. До меня донеслась одна из папиных фраз:
— Музыка хорошая, но мне надоела! На, послушай.
— Что послушать, Драган?
Папа достал из кармана наушники, левый взял себе, а правый вставил в ухо этому молодому, симпатичному пареньку с нелепой улыбкой и большими и темными, испуганными глазами. Папа обхватил его за плечи, будто собирался начать танцевать, и Роза махнула рукой, музыка тут же стихла, музыканты остановились, как вкопанные. Я тоже замерла, не двигаясь со своего места. Я видела, как у парня расширились глаза, губы его прошептали что-то, и я подумала, что ему не просто страшно, он, наверное, представляет, как умрет. Папа достал телефон, выдернул из него наушники, и звук, освободившись из проводов, устремился в тишину, заполняя ее полностью. Я услышала сбивчивую, но вовсе не такую нервную, как ожидалось, речь. Голос вероятно принадлежал темноглазому пареньку.
— Нет, ничего. Счета и договоры в полном порядке. Словно бы все эти деньги заработаны легальным путем. Честный предприниматель. Но, может быть, выведет меня на Драгана.