Последний их доверительный разговор вызвал у Антонины щемящее чувство грусти, невольно напомнив детство — самое счастливое время жизни. Словно под действием таинственной силы ее потянуло увидеть их двор, дом, где они родились. Бывший Теплый переулок почти не изменился. Все такой же красавец Крымский мост. А вот Парк Горького теперь не узнать. Не узнать и все, что его окружает. Она зачастила на вернисаж, что появился напротив парка, бродила без всякой цели, глазела на картины, словно в окна, распахнутые в иное пространство. Брела по пустынным аллеям, мимо повергнутых идолов. Под ногами чуть слышно шуршала щебенка, из-за кустов таращились притаившиеся истуканы-уродцы. Здесь их было огромное множество. На выходе стояла бронзовая фигура без претензий и новаторских выкрутасов. Возле нее всегда крутились дети. За день фигура нагревалась от солнца и сохраняла тепло до позднего вечера. Дети трогали руки статуи, удивляясь, что они теплые. Антонина не удержалась, тоже потрогала и удивилась не меньше их. Глядя на жизнерадостных малышей, впервые пожалела, что у нее нет детей и уже никогда не будет.
Чем ближе она подходила к воротам, тем острее ощущала странное беспокойство, непохожее на то, когда человек вспоминает, выключил ли дома газ. Это беспокойство вызывали застывшие вдоль дорожки нелепые композиции в стиле модерн, безголовый болван, сидящий с рюмкой в руке, и трехметровый частокол ограды.
За воротами беспокойство постепенно спало и вскоре исчезло совсем. Сегодня эта дьявольская пытка оказалась особенно мучительной. Антонина чуть не бегом выскочила на набережную и едва не попала под колеса машины. Она обругала шофера, не догадываясь, что провидение являет ей вторично Синебродова-Филина.
В МУРе сразу же по завершении необходимых формальностей оперативники принялись за работу. В их распоряжении оставалось не так уж много времени — до утра, им требовалось получить нужные показания. Утром наверняка объявятся влиятельные покровители клиента, адвокат, начальство засуетится и не позволит поработать в полную силу.
Для интенсивного допроса имелся полный джентльменский набор: дубинки резиновые и мягкие, набитые песком, чулки, выдвижные ящики столов, удобные для крошения пальцев, электрические разрядники на яйца и все остальное, что сейчас на вооружении у пинкертонов. Следы побоев, увечья, которые оставались на теле подследственных, меньше всего волновали оперативников. Они их объясняли тем, что подозреваемый оказывал сопротивление при задержании. Не надо было сопротивляться и пытаться скрыться от справедливой длани закона. Сам виноват.
Допрос начал самый наглый, двухметровый верзила, с лицом официанта из пивного бара.
— Темнить с тобой не буду, — сказал он, подвигая Синебродову пачку «Мальборо». — Настроены мы решительно. Ты мужик битый, думаю, понимаешь, что это для тебя значит? Мордобой до потери пульса. Итог которого в лучшем случае — непоправимо подорванное здоровье, а то и инвалидность, если, конечно, тебе повезет с врачами-реаниматорами. Поэтому давай по-хорошему. Ты выкладываешь все, как было. Мы составляем протокол, и ты спокойно идешь в камеру спать на мягком матрасе.
Оперативник поставил на вертушку кассету и дал Синебродову прослушать запись его последнего разговора с Кривцовым.
— Что скажешь на это? Голос, надеюсь, ты свой узнал? Названы дата и время. Они совпадают с теми, когда совершено убийство. Ты последний, кто видел убитого живым. Глупо отпираться. Факты — упрямая вещь, против них не попрешь. А они все против тебя. Сам видишь. Так что?
— На все ваши вопросы я буду отвечать только в присутствии адвоката.
— Зря. Я считал тебя более благоразумным.
В ход пошли резиновые дубинки. Удары болезненные — по бокам, по спине. Синебродов терпел, пытаясь локтями прикрывать почки и печень. Передохнув и подкрепившись водкой, оперативники надели на него наручники и продолжили допрос. Постепенно ощущение боли притупилось, Синебродов впал в полусознательный транс, время от времени проваливаясь в душную темноту. Ему плескали в лицо воду и продолжали мучить.
— Чудак, ты думаешь, нам охота оббивать о тебя кулаки? Рано или поздно ты все расскажешь. Знаешь, сколько за неделю здесь бывает таких, как ты? Десятки. И все признаются, даже в том, чего не делали. И ты признаешься. Зря упираешься. Тебе будет хорошо, и нам тоже. Мы же подневольные, над нами начальство и требует результат. Постарайся понять это, и мы поможем тебе без особых проблем выпутаться из этой скверной истории. Признайся сейчас, а на суде откажешься. Дескать, так и так, муровские легавые заставили после многочасовых зверских побоев.