Как-то в полдень мы с Романовым зашли в бильярдную, постояли в очереди, взялись за кии. Когда партия была на середине, в бильярдную вошла Раиса Ефимовна. Она отозвала меня в сторону от толпившихся у стола курортников, предупредила:
— Культпоход на ужин отменяется.
— Почему? — спросил я, стирая мел с пальцев.
— Будем меня пропивать — оптом и в розницу: сегодня мне тридцать.
А я давал Раисе Ефимовне на пять лет больше.
— Дежурного врача по вашему корпусу знаете?.. Веру Федоровну?
— Знаю.
— Ровно в двадцать один тридцать у нее на квартире… Опоздавшему мыть посуду. Усвоили?
В угловой, квадратной комнатке было два окна, нас — четверо, — дым стоял коромыслом.
— У нас есть плохая Рая и хороший Саша. Потому что Рая постоянно думает о здоровье мужа, своих детей, печется об их благополучии, а Саша в это время думает сразу обо всем обществе — строит коммунизм. Так?
С тарелкой только что помытого винограда, Раиса Ефимовна наступала на Романова:
— Рая посвящает себя семье — она мещанка, а Саша себя — строительству коммунизма: он передовой человек. Так?.. Балда! Ты думаешь, почему у женщины полные бедра? Для того, чтоб быть привлекательной барышней для таких, как ты, — любителей хорошеньких фигурок?.. А ты хоть раз подумал о том, что это естественное — ничто не может быть более естественно! — свойство женщины-матери, которая должна выносить и вскормить дитя, которого такие, как ты, потом с гордостью мышиного царя представляют знакомым: «Мой сын!» Замолчи и не перебивай меня!.. Не смей!.. Я не говорю, что ты должен рожать детей, стирать пеленки, а я — выкапывать уголь из-под земли. Я не требую от тебя искусственного бассейна под Москвой или жемчужное ожерелье на шею. Я требую, чтоб ты считался со мной, как с женой, матерью твоих детей. Мое дело не менее важное и для общества, чем твое! Слышишь?!
А через минуту, скрещивая над столом хрустальные бокалы, Раиса Ефимовна тянулась к Романову и требовала:
— Санька!
Он послушно протягивал к ней руку, и Раиса Ефимовна донышком своего бокала многозначительно «притоптывала» сверху бокал Романова: за ней всегда будет верх.
Она не давала Романову минуты покоя — налетала на него, задирая. Романов уворачивался: отделывался шуточками, улыбался. Его улыбки все чаще делались жалкими. Он начал пить. Раиса Ефимовна заметила это и унялась. Каждый раз, подняв высоко бокал, перед тем как выпить, Романов смотрел сквозь золотом искрящееся вино на яркий свет электрической лампочки и повторял в тон своим каким-то невеселым мыслям:
— Ничего, вырастет и у нашей козы хвост.
И каждый раз Новинская, где бы она ни была в эту минуту, что бы ни делала, останавливалась и смотрела в упор на него. Романов ждал ее взгляда, чувствовал, но не отвечал — пил, глядя в бокал. Ноздри Раисы Ефимовны сделались белыми. Она тоже налила себе полный фужер, подняла над головой, тоже посмотрела сквозь искрящееся золотом вино и тоже продекламировала:
— За мужчин, которые не убегают от жен и детей… из-за своих прихотей…
Не захотела чокаться с Романовым. Выпила до дна и разбила фужер у ног Романова.
Рая… Ты с ума сошла! — сказала Вера Федоровна, плоскогрудая одинокая женщина с крупным носом и печальными глазами, сидевшая до сих пор у приемника, спиной к Романову и Новинской.
Расставив ноги, вложив руки в карманы брюк, Романов смотрел на Раису Ефимовну. Густо-голубые глаза его были прищурены, как всегда, когда к нему приходила шалая мысль; в межбровье легла острая, глубокая складка, какие приобретаются людьми за долгие годы… нелегкие годы; толстые губы небольшого рта выдвинулись больше обычного; густые, жесткие волосы словно бы вспенились. В позе Романова, в лице было что-то нехорошее — холодное. Раиса Ефимовна, вскинув вызывающе голову, смотрела на него. В ее зеленых, блестевших глазах была решительность последнего шага. Взгляды Романова и Новинской говорили друг другу больше, чем могут сказать слова…
Свободное после завтрака время мы проводили на диком пляже у Тессели. Романов и Новинская любили эту крохотную бухточку, стиснутую с двух сторон хаотическим нагромождением огромных каменных глыб. Впереди, до горизонта, — море; сзади, в десяти шагах от воды, — десятиметровый, почти отвесно падающий глиняный обрыв; по обрыву, цепляясь за выступы и валуны, спускается тропка. Под ногами крупная горячая галька и многотонные, вросшие в берег камни. От Фороса бухточка в двух километрах; в Тессели почти не бывает людей, — до обеда мы скрыты от посторонних глаз.