— Эге-э-ей!.. — зычно крикнул Шилков в пустоту.
Его голос прокатился эхом в глубине скал, умер… потом как бы ожил, но с большей силой, уже глубоко — в груди горы, будто стон. Ноздри Шилкова раздулись.
— Ого-го-го-о-о!.. — крикнул Романов.
Эхо вновь прозвучало дважды; и на этот раз вторично — утробными стонами, из глубины.
— Кажется, отвечает, — сказал Шилков. — Нужно спускаться.
Он сел на снег, принялся привязывать кошки к ботинкам.
По краям клина, нависшего над пропастью, за месяцы полярной ночи нарос снежный козырек. Слева козырек был обломан: рухнул, видимо, давно, — ниже обломка тянулся уступ; снег на уступе был вытоптан. Шилков спустился, протянул Романову руку.
Уступ уходил влево карнизом, шел под многотонный козырек нависающий с каньона. Снег был вытоптан и на карнизе. Виднелись следы крови.
Каньон как бы продолжал свое русло в скалах, уходил круто вниз гигантской зарубиной. Зарубина падала метров на тридцать и раздваивалась вставшей на ее пути вершиной скалы. Вершина была завалена снегом. Обвязавшись канатами, Романов и Шилков пошли на спуск; геологи подтравливали канаты сверху. По стрежню зарубины, забитому лежалым снегом, тянулись следы, оставленные кошками. Следы упирались в завал снега. Спускаться без каната было рискованно.
— Э-э-эй!.. — докатилось откуда-то снизу.
Эхо плеснулось в скалах, ушло в морщинистую грудь горы.
— Сейча-а-ас!.. — крикнул Шилков.
«А-а-ас-ас-ас!..» — полетело в скалах, дробясь, рассыпаясь.
— Подымайся наверх! — крикнул Романов.
«А-а-а-эх-эх-эх!»— побежало по скалам и тут же докатилось снизу:
— Е-е-е… о-о-о… гу-у-у!..
«Огуогу-огу…» — утробно хохотали скалы.
Следы уходили влево, через ответвление зарубины, за выступ соседней скалы.
— Погоди-и-и!.. — крикнул Шилков.
«Иди-иди-иди!..» — передразнили скалы.
Романов почувствовал: если придется когда-либо представить себе тартарары, то он сможет нарисовать в воображении лишь то, что теперь его окружало. Тем более что под ногами, в глубине горы, действительно существовало подземное царство: черные лабиринты горных выработок, угольные лавы с отработанными, забутованными пространствами. Под скальной толщей горы в вечной мерзлоте и теперь работали, точно гномы, люди, добывая огонь, спрятанный в камнях, поблескивающих на дневном свете… Попросту, по-человечески было страшно: крутой высоты, неизвестности, утробного хохота черно-белых скал…
Геологи и шахтеры подтравливали сверху канаты Романова и Шилкова.
Карниз был узкий; слева нависала обледеневшая скала, справа падали вниз выступы скал, прикрытые снегом. Следы шли по карнизу; встречались припорошенные поземкой, затоптанные пятна крови. Романов и Шилков шли по следам. Шли осторожно. Молчали. Канаты тянулись за ними. На закруглении следы расходились: уходили дальше карнизом, спускались вниз. Они пошли по карнизу. Обогнули закругление. Взгляду открылось похожее на гигантскую полубочку русло водопада, омертвевшего в полярную стужу; тени ночи жили в нем. Широко распахнутые объятия водопад открывал фиорду. Основание его далеко внизу шло покатостью, собиралось в воронку, как лейка, уходило в невидимую с карниза пустоту. Каскад скальных выступов, ограничивающий водопад, примыкал к воронке, тоже обрывался… Внизу кто-то крикнул:
— Александр Васильевич!
У основания каскада, возле воронки, стоял Дудник, ссутулившийся; одна рука в кармане лыжных брюк, другая за бортом ватника, застегнутого на все пуговицы; за плечами ружье, за голенищем нож. Дудник смотрел, высоко подняв голову; половина лица, один глаз блестели на солнце.
— Где Афанасьев?! — крикнул Романов и прислонился к обледеневшей скале.
Дудник указал под ноги, в невидимую пустоту:
— Там!..
Постепенно сужаясь, карниз вгрызался в стену водопада: человек по этому врезу мог пролезть лишь на животе, потом вновь выходил из стены, исчезал за выступом. Снег на карнизе был взрыхлен до вреза… до середины вреза.
Романов и Шилков возвратились к вершине каскада. Шилков отдал Романову скатку каната, взялся за его канат, Романов пошел…