Он был угрюмый, держал под уздцы Орлика, понукая.
— Что ж ты, Александр Васильевич, — пожаловался, сокрушенно качнув головой, — как лиса промеж сосен?.. Вышел из кабинета… Хотя бы предупредил… Радиограмму видел на столе… А если провалится — лед не выдержит?.. Лед-то и впрямь соленый…
— Вот он, — кивнул Романов на первую упряжку, — коэффициент на соленость. Там металлолома весом в полтора раза больше, чем любая из «крупногабариток»… Зачем же вы парня обидели, не разобравшись, что к чему?
— Стало быть, это твоя работа?
Орлик дышал во всю грудь, шумно выбрасывая из ноздрей клубящиеся струи горячего воздуха; работал мощными ногами, как заведенный, — то и дело фыркал, обдавая рукав, плечо Батурина брызгами.
— Радиограмму у меня на столе видел, однако?
— Потому и упряжку с бронированным кабелем вывел на лед, Константин Петрович: некому больше…
— Дурак ты, однако, Александр Васильевич, и не чешешься, — вновь вздохнул Батурин.
— Как видите, уже не дурак, — ответил Романов, — уже понимаю… Вам нельзя ослушаться «категорического» указания треста: могут с работы снять за такое — шахту без вас достраивать трудно будет… Ваш-то земляк, «официальный», может только в подпасках хо дить… Может статься — не уложимся и к Первомайским с пуском в эксплуатацию. Гаевой тоже… Парень врос в новую шахту так, что если его вырвать из этой шахты… Такую дыру, какая останется после него, и «официальным» не заткнуть — у того жила тонка. А до меня строительству — есть Романов на Груманте, нет его? — все равно что до — землетрясения в Кордильерах… или Андах. Да и мне терять уже нечего, кроме собственных цепей. Вы ведь на это и рассчитывали, Константин Петрович?
Батурин крякнул.
— Да-а-а… уже не дурак… Мне, однако, сейчас не до баек, Александр Васильевич, — вздохнул он тяжко, надсадно; зябко шевельнул плечами.
Романов шел рядом.
— А парня вы напрасно обидели, Константин Петрович, вот что жалко. На берегу вам не мешало бы извиниться перед ним: на лед его вытащил я — моя и шея для трестовской петли, если, не дай бог, что случится. Но… коэффициент…
— Иди, Александр Васильевич, к своему «коэффициенту», мне сейчас… — Он вновь, словно вспомнил что-то уж больно неладное — опять вздохнул. — Иди. На берегу разберемся.
Черная пучина под ногами, копытами, полозьями жила в полудреме. Лед дышал лишь у трещин полыней. Видимо, шел прилив.
Они сошлись на берегу. Гаевой расставил людей указал, что кому делать, махнул рукой Радибоге.
— Пошел! — крикнул Радибога рабочим у лебедки. Рабочие навалились на лопоухо торчавшие рукоятки: трос вырвался из снега на крутосклоне, взлетел — натянулся, вздрагивая.
— Пошел! Поше-о-ол!.. — кричал Радибога, подняв руки, притопывая у лебедки.
Катушка с бронированным кабелем, похожая на большой мельничный жернов, сдвинулась… поползла к заснеженному склону осыпи, упирающейся далеко выше лебедки и штолен в черно-белые скалы Зеленой. Возле катушки, вокруг нее толкались шахтеры, пожарники: под-важивали ломиками сзади, с боков, помогая двигаться по берегу, обросшему льдом. Катушка медленно, упрямо ползла, покачиваясь на неровностях. Несколько человек шли впереди нее согнувшись — отбрасывали красными лопатами снег, сгребающийся валом.
Романов пошел к Батурину; боковым взглядом видел: возле катушки оглянулся кто-то воровато, отбросил последнюю лопату снега перед началом осыпи — отскочил в сторону, не разгибая спины; катушка качнулась, перекосилась, как бы встав на дыбы, «полезла на осыпь. В поношенной стеганке, перехваченной ремнем по талии, Дудник стряхивал снег с колен, обстукивал сапоги — разогнул спину. Романов подумал мельком: «Откуда он взялся?»
Гаевой поворачивался… застыл в полуобороте — смотрел на Дудника. Свободной рукой в перчатке пожарник замахнулся, чтоб стряхнуть снег со стеганки, — рука застыла в замахе. Гаевой повернулся всем корпусом к Дуднику, пошел на него. Дудник сжал красный черенок лопаты… До Романова дошло то, что происходит.
— Лешка! — закричал он, сорвался на полушаге, поворачиваясь, побежал, оскальзываясь, загребая снег носками ботинок.
Катушка замерла между берегом и лебедкой; шахтеры и пожарники у лебадки, с берега, смотрели на Гаевого и Дудника, застыв в разных позах.
— Лешка! — кричал Романов, догоняя Гаевого, едва не падая.
Дудник ждал, вцепившись в лопату; лицо потно блестело. Гаевой приближался, сгибая руки в локтях. Романов поймал его за локоть, за плечо — стал впереди, отгородив Дудника.