— Будем собираться, капитан, — я потянулся за одеждой.
Красотуля с улыбкой наблюдала, как мы пыхтим, одолевая подъем. Конечно, она лишь отдаленно напоминала прежнюю Красотулю нашей молодости, но ведь и мы... У нее хоть глаза остались прежними, как инжир с того куста, возле которого состоялось знакомство. Этими огромными да черными глазищами она долго и тщательно разглядывала меня. И как разглядывала!.. Заглядывала в прошлое? Молодость искала, надеялась увидеть отблески давно прошедшей новогодней ночи, а в них — большетрубый буксир, меня, помятого и забинтованного до маковки, а рядом, в той же тесной каютке, разлюбезного Арлекина и себя в костюме Пьеро? Кто знает... Может, видела только Володьку, встали перед ней страшные военные годы, дни и месяцы ожиданий, молчаливый эфир, когда ни тире ни точки от ее Арлекина, тонувшего в очередной раз где-то в Атлантике...
Наконец она вздохнула:
— Господи, какие вы оба старые да плешивые!..
— Да?! — подбоченился я. — А мне кажется, что я еще парень хоть куда!
— К своему привыкла, Федя, — не замечаю, а на тебя взглянула и поняла, как много убежало воды из наших бабьих глаз в ваши моря.
— Вот-вот, Адес-са-мама, синий океан! Потому и солоно море, что глаза ваши постоянно на мокром месте! — поддразнил муж.
Она погладила его плечо и ничего не сказала.
...Девять раз тонул и девять раз выплывал, чтобы на склоне лет подставить плечо любимой ладони... Как не позавидуешь? И как не вспомнишь то далекое счастливое время?
— Когда ты превратился в Арлекина, ее глаза были на сухом месте. Еще бы! Помните, други? — и я пропел как мог:
— Федя, неужели помнишь всю целиком?! — всплеснула руками Красотуля, быстро взглянув на мужа.
— Ку-уда мне — дырявая память! Разве еще вот это:
— И в Сочах пляс! Не ест, не спит!.. — расхохотался Арлекин, по-старому, «по-арлекиньи», допел, переиначив: — А ждет — придет Красо-о-отка!.. То есть Красотуля — рекомендую! — и поцеловал жену.
Она подхватила нас под руки и в который раз вздохнула:
— Когда ж это было, чтоб «в Сочах пляс»? В прошлом веке, наверное. А в этом, старички, накормлю вас сейчас, напою, и уснете вы, диды, и приснятся вам...
— ...коты Лопес и Бонифаций, — закончил я.
— После нынешних воспоминаний, скорее, — Сэр Тоби, — поправил Владимир, после чего мы замолчали надолго, переполненные своим, что высвободил и снова заставил прожить сегодняшний день.
Тропинка свернула в яблоневые посадки.
Старые да плешивые... Она права. Поскрипывает в суставах и пояснице «морская соль», побаливает там и сям — в местах, где терзали тело осколки, пули, рваное железо родных кораблей, на которое часто швыряла дура-война...
Обрывы налились закатной краснотой. Тишина спадала с небес на море и сухую крымскую землю. За спиной снова грянуло:
«Что есть наша жизнь? — машинально, продолжая инерцию нынешнего дня, размышлял я. — Вопрос равносилен другому, извечному: «Что есть истина?». Сколько ни долбишь лбом в эту проблему, высекаешь только новые вопросы. А где ответы? А хрен его знает! Наверно, за семью печатями. И выходит, чтобы не свихнуться, существует механизм, регулирующий наше состояние и поддерживающий человека в работоспособной уравновешенности. Баланс — великое чудо! Чуть дрогнула стрелка со знаком «минус» — испортилось настроение, еще скачок на пару делений — поперли раздражение и всякая хреновина, а если зашкалило стрелку — капец. В мозгах — сумеречный кисель. Увязнет в нем шизик-параноик и тщетно бьется над алогизмами бытия, пытаясь разрешить вывихнутыми мозгами хотя бы один, самый больной и въедливый, вопрос, да куда там!..»