И очень скоро обнаружил, что там, где было добро, стало появляться зло. Там, где ещё вчера было его учение, сегодня появились ереси. И как бы он ни вмешивался, какие бы знамения ни давал, он видел, что уже никак не влияет на развитие своего мира и разума, им созданного.
Конец света
Прошёл месяц после того, как был создан Мир. Многое изменилось в нём с момента отделения света от тьмы. «Мураши» (именно так называл Яве существ, наделенных разумом) за это время уже совершили первый полёт в космос. А мистеру Яве становилось скучно. Он всё реже появлялся у себя в кабинете, чтобы наблюдать за миром, им же самим созданным. Пару раз он пытался вернуть веру «мурашей» в Бога, каким он сам и являлся. И обязательно после этого начинались религиозные войны.
В одно осеннее утро мистер Яве зашёл к себе в кабинет. Он мысленно сосредоточился, и в комнате появился «Магадха». Целый час его хозяин сидел в кресле, не сводя глаз с шарика, в котором помещался целый мир. Потом он резко хлопнул в ладоши, и мир внутри шарика сжался до его реальных размеров.
Мистер Яве мысленно представил себе самый красивый букет роз, который он только видел в жизни, и «Магадха» тотчас же принял заданную ему форму. Это были настоящие цветы. Они пахли так, словно минуту назад их срезала рука садовника.
Мистер Яве вышел из кабинета, зашёл в спальню, где в постели всё ещё нежилась его жена.
– Дорогая, я тебя люблю, – нежно прошептал Яве жене в ушко и протянул ей цветы. – Эти цветы стоят целого мира, и я дарю их тебе.
Восторг и тепло в глазах любимой заставили мистера Яве улыбнуться. Он ощутил себя живым и полным сил человеком. Когда мысль об этом промелькнула у него в голове, он на мгновение посерьезнел.
– А Богом быть скучно, – сказал он и снова улыбнулся, в ответ на непонимающий взгляд жены.
Солнце погасло внезапно. Учёные ждали, что оно будет остывать постепенно, и у человечества ещё будет время, чтобы достойно встретить в расчётах скорости завечную зиму. Теории различались, в основном, скоростью затухания светила, общим у них было одно – начало процесса относилось далеко в будущее. Но ошибались они и в общем, и в частностях.
Солнце исчезло.
Но Апокалипсис не наступил. Да, сначала очень пугало непривычно чёрное небо без Луны и звёзд. Казалось непривычным жить, не привязываясь к ритму восходов и закатов. Страдали те, кто привык, что утром их будят солнечные лучи. Корчили недовольные гримасы модницы, поехавшие на курорты за естественным загаром. Но жизнь не останавливалась. Обещанного похолодания не было – температура опустилась градусов на десять, не более. Правительства в срочном порядке организовали строительство громадных оранжерей и производство кормов из имеющейся пока ещё зелёной массы. Всеобщая истерика как-то улеглась, толком не начавшись, разве что прихожан в храмах стало гораздо больше.
Человечество выживало, но дикая природа гибла. Лишённые света растения вяли и засыхали. Оставшиеся без пищи травоядные слабели и становились лёгкой добычей хищников, которые – особенно ночные – единственные пока выигрывали от отсутствия солнца. Но смерть поджидала и их: остатки растений, бесчисленные трупы травоядных – всё это начинало гнить и отравлять вокруг себя землю, воду и воздух. Все, кто мог, давно ушли в города, и потому о смерти природы люди узнали лишь тогда, когда ветер, с какой бы стороны света он не пришёл, стал заполнять улицы тошнотворно-липким запахом тления.
Этот запах оставался до конца. Того, который пришёл, в нарушение всех известных законов физики, с ростом температуры.
Сначала она отыграла потерянные вместе с солнцем десять градусов. Потом ещё десять. Потом ещё пять, а может, и больше. К тому времени за температурой уже никто не следил, ибо всемирная истерика всё-таки началась. Вместе с потеплением люди стали замечать, что им становится труднее дышать. Поначалу это списывали на жару. Бомба разорвалась, когда кто-то из журналистов вытащил скрываемую от людей правду – в атмосфере началось падение количества кислорода.
Самым разумным было бы, конечно, не суетиться и сберечь драгоценный газ, но разума уже ни у кого не оставалось. Мир захлестнула волна самоубийств и насилия, правительства рухнули, всё поглотила анархия. Лишь в некоторых местах остались люди, которые, несмотря ни на что, поддерживали работу электросети и всех городских служб. Под конец на площадях каждый час объявляли неуклонно уменьшающиеся цифры содержания кислорода. И выжившие собирались там и слушали, жадно хватая ртами смрадный горячий воздух…
Дрожащая морщинистая рука несколько раз щёлкнула выключателем.
Бесполезно. Старик выкрутил лампочку, и, повернувшись к окну, подслеповато прищурился. Спираль была цела. Прошаркав на лестничную клетку, он заглянул в щиток и убедился в правильности догадки – ни один из счётчиков не крутился. Обесточили, видимо, весь подъезд. Телефон, к счастью, работал.
– Марья Сергеевна, у вас электричество отключили? – спросил старик в трубку, вернувшись в квартиру. – Да-да, и у меня, оттого и позвонил. Да… Могу, конечно… Ой, дорогая моя, вы меня просто балуете… Сейчас зайду.
Переодевшись из старого тренировочного костюма в приличные брюки и рубашку, он отправился к соседке. Чем сидеть одному в потёмках, гораздо приятнее пить чай с только что испечённым яблочным пирогом.
Соседка была милой женщиной, чай – горячим и ароматным, пирог – вкусным, поэтому старик вернулся домой уже поздно вечером. Раздевшись и направившись в ванную, он вдруг остановился, как будто что-то вспомнив, и тут же со всей доступной ему быстротой пошёл в комнату. Там в дальнем углу стоял большой агрегат.
– Ах, старый осёл! Забыл, совсем забыл! – бормотал старик, подходя к аппарату.
Из-под неплотно пригнанной крышки доносился отчётливый запах тухлых яиц.
– Пошло анаэробное гниение. Всё, теперь уже не восстановить, придётся начать заново. Эх ты, старый растяпа…
На белом коне, невиданном в проплывающих внизу землях, неторопливо скакал белокурый всадник. В синие глаза его, казалось, впитались сами небеса. Конь лёгкой поступью касался облаков. Вокруг всадника вилась стайка райских птичек. Они переливались изумрудными и карминовыми пёрышками, и, резвясь в потоках воздуха, отражались в зеркальной поверхности рыцарского щита. На щите, в треугольнике, был изображён глаз, смотрящий на мир зрачком-рубином. В его кровавой глубине, словно в калейдоскопе, мелькая искрами и отсветами, шла своя тайная жизнь. На наконечнике копья витязя чернели кусочки окалины.
А может быть, давным-давно чья-то кровь запеклась на нём, да так и осталась навеки…
Мир, где белый конь нёс всадника с копьём, находился совсем рядом с обычным, людским. Сквозь фиолетовое марево просвечивали великолепные белые города на берегу океана. Но люди в них не видели всадника – им казалось, что белое облако стремительно летело по синему небосклону, подгоняемое ветром.
А в мире всадника на далёкой чёрной горе стоял древний замок. Под фиолетовыми небесами красиво развевались флаги на его башнях. К нему и направлялся всадник на белом коне.
С высоты, на которой был расположен замок, было видно, как в полутьме, далеко внизу, уже на земле, горели синие факелы, вырывающиеся из неведомых глубин. Они походили на огонь газовой плиты в тёмной ночной кухне… Впрочем, это и был газ. В полутьме этого мира, где так удобно было скакать на коне прямо по облакам, невидимые для примитивных людских глаз, жили многие странные существа, забытые даже в древних легендах.
Всадник спешился, его шаги прогрохотали под древней аркой. Над высокими ступенями высилась огромная дверь с сияющей медью ручкой. Рыцарь зашёл в мраморные покои, где чуть слышно играла чудная музыка. Чья-то рука перебирала струны арфы, и звуки лились, как водопады светлой горной воды.