"Ну, Ребекка", — ответил Джон, — "мне кажется, мы должны предоставить это ей и Дэвиду".
Дэвид был ее первым мужем. В 1902 году Абагейл Фримантл превратилась в Абагейл Троттс. Дэвид Троттс был чернокожим батраком.
Итак, 27 декабря 1902 года, уже три месяца беременная своим первенцем, она поднялась на сцену зала фермерской ассоциации в окружении мертвой тишины, которая воцарилась вокруг, после того как ведущий объявил ее имя.
Она стояла в этой вязкой тишине, зная, как выглядит ее черное лицо над новым белым платьем, сердце ее бешено стучало, и она думала: Я забыла все слова, все до одного, я обещала папочке, что ни за что не заплачу, но Бен Конвей завопит ЧЕРНОМАЗАЯ, и тогда, наверное, я заплачу, Господи, и зачем я во все это ввязалась? Мама была права, я слишком высоко вознеслась, и я заплачу за это.
Зал был полон белыми пятнами лиц, напряженно уставившихся на нее. Не было ни одного свободного кресла, а в самом конце зала стояло два ряда тех, кому не хватило места. Керосиновые лампы освещали зал неровным пламенем. Красные бархатные занавески были подвязаны золотыми шнурками.
И она подумала: Меня зовут Абагейл Фримантл Троттс, я хорошо играю и хорошо пою; я знаю это не с чужих слов.
И она запела "Старый шершавый крест", тихо наигрывая мелодию на гитаре. Потом она более энергично исполнила "Как я люблю своего Иисуса", а затем уже в полную силу сыграла "Пикник в Джорджии". Люди в зале, раньше сидевшие абсолютно неподвижно, начали раскачиваться почти что против своей воли. Некоторые улыбались и хлопали себя по коленкам.
Она спела подборку песен Гражданской войны: "Когда Джонни марширует домой", "Поход через Джорджию" и "Арахисовые орешки" (во время последней песни в зале заулыбались; многим из зрителей, бывшим ветеранам республиканской армии, не раз приходилось есть на службе один арахис). Она закончила "Возвращением на старую стоянку", и после того, как последний аккорд растворился в тишине, она подумала: Ну а теперь, если вам приспичило бросить в меня ваши помидоры или что там у вас припасено, то прошу вас начинать. Я играла и пела так хорошо, как никогда в жизни, и это на самом деле было прекрасно.
Когда последний аккорд растворился в тишине, в зале на один долгий, почти волшебный миг воцарилось полное молчание, словно люди, сидевшие в креслах и стоявшие в конце зала унеслись куда-то далеко, так далеко, что сразу не найти дороги обратно. Потом разразились аплодисменты и нахлынули на нее продолжительной, непрерывной волной, от которой она покраснела и почувствовала себя смущенной. Ей стало жарко, и мурашки побежали у нее по телу. Она увидела свою мать, которая плакала, не скрывая этого, и своего отца, и Дэвида, который глядел на нее сияющими глазами.
Тоща она попыталась уйти со сцены, но повсюду раздались крики "Бис! Бис!", и с улыбкой она сыграла "Кто-то копал мою картошку". Песенка была совсем чуть-чуть непристойной, но она решила, что может себе это позволить. В конце концов она была замужней женщиной.
"Кто-то копал мою картошку И оставил ее у меня в закромах И в беде оказалась невинная крошка А приятель ее пропадает в бегах".
Там было еще шесть подобных куплетов (а некоторые даже еще позабористее), и она пропела их один за другим, и в конце каждого из них раздавался все более оглушительный хохот одобрения. А позднее она подумала о том, что если она и совершила какую-нибудь ошибку в тот вечер, то она заключалась как раз в исполнении этой песни. Это была именно та песня, которую они ожидали услышать от черномазой.
Она закончила под громоподобную овацию и новые крики "Бис!" Она вновь поднялась на сцену, и когда толпа затихла, она сказала: "Большое спасибо всем вам. Я надеюсь, вы не сочтете меня выскочкой, если я попрошу у вас разрешения спеть еще одну, последнюю песню, которую я специально разучивала, но никогда не думала, что буду петь ее здесь. Но это одна из лучших песен, которые я знаю, и в ней говорится о том, что президент Линкольн и эта страна сделали для меня и моих близких, еще когда меня не было на свете".