– Осторожнее, осторожнее, не приложите об угол! Сейчас поднимем все наверх и сами увидите, что это такое, – повторял он самым нетерпеливым. – Так, и где тут спят девочки? – вопрос прозвучал нелепо, словно он действовал по старательно вызубренной инструкции.
Мы с Адрианой, недоверчиво переглянувшись, распахнули дверь в комнату, и через несколько минут на наших глазах возникла двухъярусная кровать с лестницей на второй этаж и новыми матрасами. Мужчина отодвинул ее к стене, огородил трехстворчатой ширмой, отделив от остальной комнаты, а потом спустился вниз, к машине: похоже, это был не весь ответ на мое письмо.
– Да кто же все это заказал? А платить кто будет? – встревожилась Адриана, словно вдруг очнувшись ото сна. – Папа и без того по уши в долгах. И где, в конце концов, мама?
Та ушла сразу после обеда с малышом на руках, не сказав нам ни слова, – может, заболталась с соседкой?
– Родители не оставили нам денег, – пыталась объяснить сестра шоферу, который с помощью все тех же уличных сорванцов принес еще несколько коробок: в них лежали две пары цветных простыней, стеганое шерстяное одеяло и еще одно, полегче (похоже, они предназначались только для одной из двух кроватей), а также несколько кусков мыла, флаконы с шампунем – моим любимым и другим, от вшей, если он мне понадобится, и пробник духов моей матери: видимо, она поняла, что по утрам, уходя в школу, я тайком ворую несколько капель.
– Не беспокойтесь, товар уже оплачен. Все, что мне нужно – чтобы кто-нибудь из взрослых расписался на квитанции.
Это сделала Адриана, стараясь подражать неразборчивому почерку отца. Когда мы остались в комнате одни, она попросила меня пустить ее спать наверх, потом вниз, потом снова наверх, потом, сняв туфли, несколько раз попробовала взобраться и спуститься по лестнице. Старую продавленную кровать и вонючий матрас мы отнесли на лестничную площадку.
– Я боюсь снова его намочить.
– Она и клеенку купила, вот, возьми.
– Кто – она?
В этот момент вернулась мать, с ее плеча свешивалась головка спящего малыша. Нисколько не удивившись, а только нахмурившись при виде энтузиазма дочери (Адриана так хотела похвастать обновками, что тянула мать в комнату за рукав блузки), она равнодушно окинула взглядом кровать и все остальное, потом меня.
– Это твоя чудачка-тетка прислала. Интересно, что ты ей о нас наплела? Я вчера говорила с синьорой Адальджизой, она просила Эрнесто, хозяина бара, позвать меня к телефону.
Привилегия спать за ширмой на чистых матрасах закончилась для нас с Адрианой очень скоро. Мальчишки прятались за «этой штукой», как они ее называли, внезапно выпрыгивая оттуда и пугая нас громким криком. Ширму не раз роняли, и через неделю ткань, которой были затянуты створки, порвалась в нескольких местах, а они, воспользовавшись этим, совали в дыры головы и вопили. Наш с сестрой маленький уединенный мирок погиб у нас на глазах: возмущенные возгласы Адрианы не могли его спасти, а родители вмешиваться не стали. Долгие годы я была единственным ребенком в семье и не научилась защищаться, поэтому молча страдала от нападок братьев, свирепея от бессильной злобы. Удивительно, как только крыша под градом моих проклятий не рухнула прямо на голову Серджо!
Один Винченцо не участвовал в этих выходках, время от времени покрикивая на мальчишек, чтобы те угомонились. После того, как мы отволокли ни к чему уже не пригодную ширму в гараж, он подолгу смотрел на меня: и вечером, и когда просыпался, словно раньше не успел наглядеться на мое тело. Одежды на нас по-прежнему было немного – жара тем летом стояла совершенно выматывающая, и заканчиваться она, похоже, не собиралась.
Адриана так и не решила, будет она спать сверху или снизу, в такой восторг приводила ее кровать, поэтому мы все время менялись местами. Где бы я ни легла, она вечно лезла ко мне под бок и сворачивалась там калачиком. Но клеенка у нас была одна, поэтому вскоре моча Адрианы пропитала и новые матрасы.
11
Моя «приморская» мать умерла в одну из тех ночей, что я провела на верхнем ярусе двухэтажной кровати. Она вовсе не выглядела больной – разве что стала чуть бледнее обычного. Выпуклая родинка на подбородке, напоминавшая мохнатую гусеницу, медленно, почти незаметно потускнела, за какую-то пару минут слившись с бесцветно-серой кожей. Дыхание перестало вздымать грудь, глаза остекленели.