раскачать рассказчика и подготовить внимание
слушателя. Стихотворные вставки часто попадаются и в
середине сказок, и в конце. Присказки же почти всегда
одинаковы. Если дело кончается свадьбой, то говорится
«семь дней и семь ночей длилась свадьба», потом
добавляется: «все достигли своей цели, да достигнете и
вы своей». «С неба упали три яблока: одно рассказчику,
другое тому, кто слушал, а третье тому, кто услышал».
Эти заключительные три яблока с небольшим вариан-
том можно встретить решительно во всех сказках
кавказских армян; у турецких они встречаются редко.
В художественно обработанном стихотворном виде такая
присказка есть у Агаянца в «Арегназане». Там герой
Арег остается наедине со своей молодой женой Нуну-
фар. Следует присказка:
Таков, В' самых общих чертах, многообразный
материал армянских сказок. Перечисленным он не
исчерпывается, а только намечается. Но даже и в этом
частичном материале можно проследить повторные очертания
характерных мифов, принявших национально-армянскую
окраску.
Солнечный миф. Солнце — источник постоянного
мифотворчества у всех народов; стало быть, армяне,
мифологизируя его, отдают дань общему культу.
Доныне крестьяне араратских деревень клянутся солнцем,
чтут его, часто употребляют эпитет «солнечный»,
прибавляют его к именам. Уцелели выражения: «призываю
в свидетели твое солнце», «знает про то твое солнце»;
подразумевается, что у каждого человека есть свое
солнце, подобно представлению об «ангеле каждого
человека». Для армян солнце — символ мужественности,
понимаемой не только как сила, но именно как
мужская сила. В сказке часто попадаются таинственные
существа, матери которых известны, а отцы или
прадеды под сомнением; догадка сказочников восходит до
самого бога-солнца, которому миф приписывает
оплодотворяющую силу. Так произошли многочисленные герои
сказок: Ареваманук (дитя солнца), Аревхат (отпрыск
солнца), Арегназан и т. д. Отсюда идеал красоты
армянской расы— элатокудрость. В массе своей армяне
черноволосы и смуглы; блондины попадаются редко, большей
частью в детском возрасте, и с годами темнеют .
Впрочем, среди жителей деревень Даралагеэа и
Зангезура (особенно Сисианского района) много
белокурых и голубоглазых.
Казалось бы, идеалом расы должна быть черноволосость,
т. е. типическая красота, узаконенная многими векамп
подбора. Но культ златокудростн у армян не менее
силен, нежели, например, на Западе, у германских
народов. Высшая красота, доступная воображению
армянских сказочников, это солнечные волосы и даже
солнечное лицо. В солнечном мифе армян явственно'
проступает культ мужественной силы, причем
мужественное становится синонимом доброго, вечного
и правдивого. Это разъясняет нам отчасти
женоненавистничество армянских сказок и приближает к
разумению другого важного мифа — о девушке,
заслужившей себе мужской пол. Сказка часто
рассказывает про вдову, рядившую свою дочь в мужское
платье, чтоб она могла играть с мальчиками. Своею
ловкостью девушка услужила царю, и тот, считая ее юношей,
выдал за нее замуж свою единственную дочь. Когда
обнаружилось, что новый зять женского пола, царь и
царица решили его погубить. Они дают ему
труднейшие поручения (последнее из них — отнять у старшей
матери дэвов четки). Девушка-зять храбро выполняет
все задачи и, когда, наконец, ворует четки, то
проклятием матери дэвов преображается в юношу. Есть
несколько вариантов этой сказк». Лучший из них —
художественная обработка Агаянца. Но во всех вариантах
события располагаются одинаково: личное мужество
заставляет променять женское платье на мужское;
любовь не играет для девушки-мальчика никакой роли, —
все инстинкты ее сосредоточены на борьбе, оружии,
охоте; целым рядом опасных героических подвигов под-
готоволяется преображение ее пола, и, наконец,
совершается самое это преображение, но не
естественным, а уже сверхъестественным путем, волею другого
лица.
Разумеется, не все в перечисленном нами материале
самостоятельно. Наоборот, армяне, лежащие
географически на «проезжем пути» между Востоком и Западом,
и в сказках роковым образом отражают эту
промежуточность, сложившуюся под целым рядом перекрестных
влияний. По существу своему эти сказки уже не Во-
сток и еще не Запад; с Востоком роднят их
фабулярный мир и особая пластика, незнакомая Западу; но от
того же Востока их отталкивает некоторая бедность и
скудость фантастики, сухость и аскетизм в изображения
чувственного мира и постоянный привкус
нравственного дидактизма, что особенно бросается в глаза, если
мы сравним их с чувственной роскошью Шехерезады.
Отметим в общих чертах основные влияния в
армянских сказках: Индии обязаны они не малым числом
своих фабул, иногда употреблением типичных для Индии
образов («красная корова», «красный бык»); сохранилось
по сию пору отношение ко всему индийскому как
к волшебному, искушенному в мудрости; сказки иногда
выводят факиров — разгадчиков тайн и учителей магии.
Египет (Мсур) часто упоминается в сказках — так же
как и Китай (Чинманчина); не без египетского влияния и
культа мертвых сложилась странная армянская сказка
о мертвом женихе; знаменитой египетской сказке о двух
братьях обязаны армяне и своим очень
распространенным рассказом о жене купца, влюбившейся в
усыновленного юношу. Отзвук Китая в целом ряде условных
вежливостей, в образе летающих рыб, чудовищ,
деревянного коня, в симметрии садов. Черты мусульманского
Востока бесчисленны: дервиши — почетные гости, много-
женство — обычная вещь. Много персидских и турецких
слов встречается в словаре армян. Курдские и
грузинские влияния выступают еще отчетливее, но это утке
особая тема. Для сравнительной филологии армянские
сказки вообще могут служить богатейшим материалом.
И еще больший материал могут они представить для
социолога, отражая на себе всю нехитрую экономику
армянской деревни, роковую раэделенность районов,—
наследие феодальной эпохи, — ремесленный уклад,
малоземелье, беспрерывную втягиваемость в войну,
сопротивляемость завоевателю, иногда полное равнодушие к
вопросам националистическим и вероисповедным, —
вопросам, которые десятки лет навязывались крестьянской
массе сверху и почти никак не отразились в ее
творчестве, наконец, своеобразную и глубокую философию
среды (влияния среды на человека), отразившуюся в
такой неувядаемой по красоте и силе вещи, как сказка
о Змее и Шиваре.
Мариэтта Шагинян
Однажды, когда царь сидел на троне, из
дальних стран пришел к нему путник, очертил
полосу вокруг его трона и молча стал поодаль.
Царь ничего во всем этом не понял. Он вызвал
своих приближенных, но и те ничего не могли
понять. Для царя было большим позором, что
во всей его стране не нашлось человека, кто
бы мог разгадать, что это значит. Он издал
строгий приказ, что казнит всех мудрецов своей
страны, если они не разрешат этой загадки.
Приближенные царя, искавшие мудреца,
который мог бы разгадать эту тайну, случайно
набрели на один дом. Войдя во внутрь, они
увидели в комнате колыбель, которая качалась,