«В Башню. Немедленно.» Голос Джармода, лишенный интонаций, как удар тупым клинком, разрезал воздух. Он уже спешился, его вороной жеребец, покрытый пеной и пылью, тяжело дышал, отведенный конюхом. Сам 4-й Великий старейшина не оглянулся, его фигура в бездонно-черном плаще растворилась в полумраке арки, ведущей в глубины цитадели. К Патриарху. К отчету, где Маркус был не героем, а переменной в уравнении эффективности, расходным материалом, показавшим неожиданную живучесть.
Хангр тяжело опустил ручищу, больше похожую на кузнечные клещи, на плечо Маркуса, едва не сбив с ног. «Держись, парень, – его голос, обычно громовой, сейчас звучал хрипло, как скрип несмазанных колес. – Первый бой… он всегда самый тяжелый. Отпечатывается на костях и в мозгу. Но и самый важный. Ты выстоял. Не дрогнул, когда дрожала земля и рвался эфир.» В пронзительно-голубых глазах старого воина, обычно таких же холодных, как скалы Солстиса, светилось нечто редкое – не просто одобрение, а гордость, смешанная с глубокой усталостью и тенью боли за потерянных людей. «Но расслабляться рано. Теперь знают. Знают, на что ты способен. Значит, ждут большего. И враги… – он бросил острый взгляд в сторону, где исчез Джармод, – станут изощреннее. Клыки точить уже начали, не сомневайся. Иди к Алдору. Твоя кровь гудит, как разъяренный рой шершней после того, как их улей тронули. И сосуды… чувствую, трещат по швам. Пусть даст свое зельице, иначе к утру от тебя останется тлеющий огарок да горстка пепла.» Он нежно, но неумолимо толкнул Маркуса в сторону устремленной в свинцовое небо Башни Знаний, а сам развернулся к своим «Молотам». Его голос, мгновенно обретя привычную громовую мощь, обрушился на сержанта, как обвал: «Отчет о потерях – на стол к Джармоду через час! Раненых – в лазарет, к старому Гуннару, пусть не спит! Оружие, доспехи – на смотр и починку немедленно! Каждую царапину описать! Шевелитесь, черти горные!»
Дорога к Башне Знаний растянулась в мучительный марафон. Каждый шаг отдавался глухим гулом в перегруженных мышцах, ноги были ватными, спина горела огнем под грубым швом нагрудника. Но физическая боль была лишь фоном. Гораздо страшнее было эфирное истощение. Оно не просто опустошало – оно выворачивало наизнанку. Как будто его внутреннее «теплое солнце», этот источник странного умиротворения и силы, выкачали досуха мощным насосом, оставив лишь тлеющие угли, зияющую пустоту под кожей и нестерпимый зуд в местах, где проходили невидимые каналы силы. В ушах стоял нескончаемый гул – не просто эхо Ущелья, а жуткая симфония: дикий визг резонансных кристаллов Горнов, хрипы раненого бойца, которого не успели втащить под сень его купола вовремя (его лицо, искаженное ужасом и болью, теперь преследовало Маркуса), лязг оружия, команды Джармода, ледяные и точные. И над всем этим – как клеймо – сухой вердикт: «Приемлемо». Цена «приемлемости» измерялась в крови и тикающих секундах агонии.
Лаборатория Алдора Железного Древа встретила знакомым гулом – не просто перегонных кубов, а целого оркестра алхимических инструментов: бульканье колб, шипение реторт, мерный стук пестика в ступке. Воздух, как всегда, был насыщен терпким букетом – горьковатой полынью, сладковатой солодкой, едкой серой и чем-то минерально-острым, словно толченый гранит. Сам Мастер Алхимик уже ждал, стоя у массивного дубового стола, заваленного свитками, склянками и причудливыми приборами из хрусталя и бронзы. Его морщинистое лицо, напоминающее старую, добрую карту с множеством троп, было необычайно серьезно. Без лишних слов он указал костлявым пальцем на кушетку, обитую потертой, но добротной кожей.