Путь к Залу Черного Базальта пролегал через бесконечные, знакомые до боли и одновременно чуждые коридоры цитадели. Каждый шаг отдавался эхом в его изможденном теле. Он чувствовал взгляды. Не открытые, не бросающие прямой вызов – осторожные, скользящие, мгновенно отводимые при встрече его глаз. Шепотки, как стаи ядовитых насекомых, затихали при его приближении, чтобы с удвоенной силой вспыхнуть позади. Слово «Элдин» висело в воздухе тяжелым, отравленным туманом, смешиваясь с «пустой сосуд», «нечеловеческая сила», «Гармония», «жестокость», «выскочка». Шестеренки клеветы, запущенные Лирой и ее приверженцами, уже крутились с бешеной скоростью, разнося яд сомнений, страха и осуждающего шепота по всем уголкам Внутреннего Круга.
У подножия величественной, мрачной лестницы, ведущей к резным дубовым дверям Зала Совета, его встретила не черная тень Джармода, а Ариэль. Ее лицо оставалось все той же бесстрастной маской, высеченной из слоновой кости, но в глубине темных, как колодец, глаз мелькнуло что-то неуловимое – не сочувствие, нет, скорее… предупреждение? Или холодное сожаление охотника, видящего, как дичь идет в ловушку?
«Совет в полном составе. Патриарх присутствует, – произнесла она тихо, ее голос был шелестом сухих листьев по камню. Она жестом указала на зияющий проем дверей. – Говори правду. Но взвешивай каждое слово. Помни: здесь, в этом зале, каждая фраза – отточенный клинок, направленный в тебя, или хрупкий щит, который ты можешь выковать сам. И клинков будет больше.»
Зал Черного Базальта при дневном свете, пробивающемся сквозь высокие, узкие, похожие на бойницы окна, казался еще более гнетущим. Лучи слабого утреннего солнца падали косыми пыльными столбами на отполированные веками каменные плиты пола, бессильные достичь возвышения с троном Патриарха и длинного стола Старейшин, погруженных в глубокий, почти осязаемый полумрак. Воздух был густым и спертым, пропитанным запахом старого камня, воска, пергамента и… напряжения. Напряжения, что висело тяжелым покрывалом, давя на грудь, на разум. Здесь решались судьбы клана, здесь вершилось правосудие, здесь рождались и умирали амбиции. Сегодня здесь судили его.
Патриарх Сигурд восседал на своем троне из черного базальта, как сама гора во мраке. Неподвижный. Непроницаемый. Его присутствие ощущалось физически – гигантский, незримый пресс, готовый опуститься и раздавить. Он был центром этой вселенной, ее безмолвным божеством.
За длинным столом напротив Маркуса, будто вырубленным из цельного куска ночи, сидели Старейшины.
Лира Арнайр стояла не за столом Старейшин, а чуть поодаль, у стены, в искусственной тени, отбрасываемой статуей основателя. Она была воплощением достойной скорби и благородной озабоченности. Безупречный строгий наряд цвета темной крови, волосы, собранные в тугой, не допускающий слабости узел, лицо – вылепленная из фарфора маска благородного страдания и тревоги за будущее клана. Но в ее глазах, холодных и синих, как глубинные льды, когда они на мгновение встретились с взглядом Маркуса, вспыхнул неконтролируемый огонек чистой, расчетливой мстительности. Она была архитектором этого собрания. И она была готова к закладке первого камня в его падение.
«Маркус Арнайр, – начал Торван. Его голос, сухой, как осенний лист под ногой, и безжизненный, как эхо в гробнице, заполнил зал, заглушив даже собственное дыхание присутствующих. – Ты предстал перед высшим Советом Старейшин клана Арнайр по формальной инициативе Лиры Арнайр, дочери Старейшины Лираны. Предмет рассмотрения – события вчерашнего поединка на священной Арене Чести. А именно: судьба Элдина Арнайр, Крови Внутреннего Круга, и природа силы, примененной тобою для его… нейтрализации.» Он сделал паузу, намеренно длинную, давая весу каждому слову, особенно последнему. «Лира Арнайр выражает перед Советом глубокую озабоченность как природой примененной силы, так и катастрофическими последствиями ее применения для сородича. Она просит Совет рассмотреть вопрос о возможном превышении пределов необходимой обороны, о непропорциональной жестокости метода и о потенциальной угрозе, исходящей от дара, чьи границы и механизмы остаются непознанными даже его носителем. Слово предоставляется Лире.»
Лира сделала шаг вперед из тени. Ее движение было плавным, беззвучным, исполненным достоинства и внутренней силы. Она не заламывала руки, не повышала голос до истерического визга. Ее голос, когда она заговорила, был ровным, холодным, отточенным, как клинок дамасской стали. Он не гремел, но заполнял зал, достигая каждого уха с леденящей ясностью.