— Арнольд, нельзя ли поговорить о чем–нибудь другом? Знаете, для меня подобные разговоры…
— Согласен, Росита! В самом деле, это не для нежной женской души. Я только хотел объяснить вам, как мой мудрый Йонатан пытался удержать Наполеона от многих ложных шагов, непоправимых ошибок.
Снаружи в саду мелькнула тень.
Позади Йонатана возникла темная, мрачная тень Наполеона Бонапарта. Будто они ни на миг не разлучались.
— Если б я послушал тебя, Йонатан…
Бонапарт частенько повторял это на острове Эльба, куда был сослан после своего падения и откуда ему удалось вырваться. Эти же слова звучали на острове Святой Елены — месте его последней ссылки. И вот теперь они печально раздаются в ночном саду.
Арнольд, глядя на эту пару:
— Я двужильный, из крепкого материала сделан. А когда смотрю на них, слезы на глаза наворачиваются. Да, признаюсь, это зрелище вызывает слезы на моих глазах. Корсиканец и Йонатан. Вот настоящая дружба!
А Росита размышляла про себя: «Возможно, это и есть настоящая дружба, но, по правде сказать, я никогда в жизни не видела более скучных типов, чем эта старая черепаха и корсиканец в черном плаще. Жираф — совсем иное дело! Но что это я сегодня все время о нем вспоминаю?»
— Вы вздыхаете, Росита? Что–нибудь случилось?
— Нет, нет! Ничего!
Арнольд летит.
Вся компания в сборе. Все сидят за столом.
Мать склонилась над письмом. Иногда покачивает головой, посмеивается.
Чиму спрятала нос в свою любимую нору — кружку. И застучала по ней ложечкой. Пузатая фарфоровая сахарница посреди стола все еще ждала утренних газет. (Получит ли она их когда–нибудь?)
А неподалеку от стола сидели они — испанская танцовщица Росита Омлетас и Арнольд Паскаль. Голова танцовщицы склонилась на плечо Арнольда. Будто она провела беспокойную ночь и сейчас дремлет.
Йолан Злюка–Пылюка незамеченной порхала над столом. Похоже, ждала чего–то. Приближающейся катастрофы или кто знает чего…
Дверь веранды была открыта. Через нее из сада вливался летний солнечный свет. Да н не только свет. Казалось, вливался сам сад. Деревья, кусты, цветы. Легкое дрожание сырого летнего утра. И какой–то странный, приглушенный смех.
Ложечка замерла в руках Чиму. И сама она высунула нос из кружки.
— Крючок!
— Крючок? — Мать на миг подняла голову, но потом снова погрузилась в чтение письма. — Ох этот Бела! — Покачивая головой, прочла вслух: — «Дорогие Пишта и Эва! Посылаю, хотя и с опозданием, рецепт паштета из дикого кабана. Дело в том, что моя теша, состряпав обед, всегда спешит домой и я едва допросятся, чтобы она продиктовала мне рецепт. Она всегда так занята, живет в Ракошсентмихае, и дома ее вечно ждет срочная работа — она ведь отличная закройщица. Да и мы виноваты — недостаточно энергично выжимали из нее этот рецепт». — Мать откинула назад голову и, смеясь, повторила: — Выжимали! Выжимали рецепт паштета!
Йолан Злюка–Пылюка кувыркнулась в воздухе. Влетела в письмо. Покачалась на заглавной букве «М», потом перемахнула на большое «А».
Сновала туда–сюда между строк. Съежилась на маленькой прописной букве. Крапинка на животике «О». Перелетела на точку, на запятую. Она и сама была точкой, запятой. Прыгнула на конец строки и толкнула строчку. Строки развалились, буквы попадали друг на друга.
Мать закашлялась и чуть было не задохнулась. Буквы танцевали, прыгали у нее перед глазами.
— У меня, должно быть, что–то с глазами. Надо врачу показаться. И вообще, где мои очки? Чиму, куда ты засунула мои очки?
Она подняла голову.
С противоположного конца стола ей улыбался Крючок. Сидел против нее и мило улыбался. Будто ожидая чашку кофе. Чашку кофе и рогалик с маслом. Неизвестно, когда он впрыгнул в окно. Перемахнул через решетку веранды. Или шлепнулся сюда прямо с дерева.
— Крючок! — Мать откинула назад голову. — Нельзя ли иногда в виде исключения войти в дверь? И ради разнообразия иногда позвонить?
Крючок сочувственно кивнул. Придвинул к себе сахарницу. Поднял крышечку, заглянул в нее. Со скукой отодвинул. Щелкнул пальцем по хлебнице.
Фарфоровая сахарница стояла обезглавленная. Крючком. «Что этот тип творит? Что он себе позволяет? И нет никого, кто бы…»
Нет, сейчас и впрямь не было никого, кто остановил бы его, прикрикнул.
Мать просто окаменела. Чиму смотрела на мальчика как завороженная. Даже по кружке стучать перестала.
Крючок поднялся из–за стола. Поклонился матери:
— Вы разрешите Чиму погулять?
— Она еще завтракает.
Чиму вскочила: