Тем более, когда, хоть и не сам, но прежний носитель тела, виноват в этой отчаянной агрессии.
Прогоняя бессонницу я попытался все же сформировать мамино плетение, сперва установил точку-якорь, завязав её в воображаемом ничто бантиком, а потом вокруг неё начал старательно, выведя эльм в палец, плести остальные закорючки. И плетение, задрожав, утвердилось и, как увеличительное стекло, высветило мне схему магической энергии ладони.
Как то, в старости, когда глаза слабели, я дополнительно к монитору повесил на стену телик 55 инч и соединил его через Гугл с компьютером. Получил, в сущности, дополнительный и огромный экран. Так и сейчас, когда я видел обычным зрением энергетическую структуру ладони, а сформированное плетение увеличило их и дублировало.
Я направил эдьм в амулет здоровья, старательно отсоединил другие энергии, кроме сиреневой — целительской, и вот так, заряжая его, задремал.
Совершенно забыв, что у меня на поясе и запястьях усилители, тормозящие и магию, и физические усилия.
Утром проснулся уже привычно бессильным. И пока служанка отсоединяла браслеты, попытался процитировать:
— Пускай ты выпита другим,
Но мне осталось, мне осталось,
Твоих волос стеклянный дым
И глаз осенняя усталость…
Спустя минуту услышал из коридора под топот каблучков:
— А мне княжич стихи сочинил!
Ну что тут будешь делать с этой дурочкой!
Слуги уже привыкли к тому, что юный мажор стал просыпаться рано и полюбил часто мыться. И хотя шептались между собой, что «это мытье до добра не доведет — или кожу сотрет, или экзему каку подхватит, и что надо священнику сообщить на всякий случай, но боязно», о чем неизменно сообщала верная Берта, столь же неизменно ночующая на диванчике в моей комнате. И, наверное, болтавшая служанкам о незабываемо горячих ласках меня, любимого.
Но тем временем, пока сплетничали слуги и суетилась личная служанка, я и размялся, и позавтракал яишней с ломтиками свинины, и добрался до тренировочной площадки.
А раскачался я за краткое время порядочно. Сержант уже не ставил со мной в пару своих подчиненных. Да и то доставал меня лишь перейдя на первый уровень. Но свалить не мог.
Это — в рукопашной. Я с мечом руках я выглядел первоклашкой против чемпиона СССР, то есть никак. А вот шест пришелся по душе. Не знаю, то ли Минеев сам плохо им владел, то ли у меня талант был с рождения именно к этой длинной палке, обитой металлом.
Очередной раз получив шестом по ногам Александр, охнул (несмотря на амулеты боль никуда не пропадала, хотя магия смягчала удар до безопасного) и сказал зловеще:
— Ну все, княжич, не жить тебе больше.
И в тот же момент все гвардейцы, до этого наблюдавшие, как пацан лупцует их начальника, бросились на меня. И, хотя мечи у них были тренировочные — с затупленным лезвием и насадкой на острие, такой толпой они меня бы забили насмерть. Я секунд десять еще успевал отмахиваться шестом, благо он позволял сбить с ног сразу несколько человек, чему способствовала выросшая сила мышц. Но потом почувствовал смертную тоску и непонимание происходящего.
Неужели мой папаша решил окончательно избавиться от непутевого сыночка!
Ну уж нет, пару гвардейцев с собой прихвачу!
Особенно хотелось добраться до предателя — сержанта. Я тычком в живот вырубил еще одного солдата, обратным движением шеста — соседнего и, наконец, прорвался к Минееву. Воздух вдруг стал плотным, как вода, и я рассекал его, видя в энергетическом плане, как летят радужные брызги сгущенной энергии.
Сержант бросил меч и поднял руки, но я уже не смог сдержать движение и, проталкивая шест сквозь сгущенку воздуха, вмазал ему по ребрам, пробив силовое поле тренировочных амулетов!
— Ох, Вашаость, Вашаость, простите, ой — зараза, это я не вам… — скорчился сержант на вытоптанной траве плаца.
— Ого, вы, Ваша Светлость, сразу на второй уровень скакнули! Испугались небось?