Я всё таки сумел отговориться. Купец ждёт. А мне ещё сотню — другую кроликов и кур надо заказать. Школьные обеды из ничего сами себя не сварят. Пойду чек ему выпишу. Аванс на следующие заказы.
— Виктор Иванович, что мы знаем о Москве тысяча восемьсот восемнадцатого года? — призвал я своего тульпу — энциклопедиста, — Меня производство интересует.
— Да какое там производство, — скривился мой консультант, — Если верить «Ведомостям о мануфактурах», от тысяча восемьсот шестнадцатого года, то девяносто четыре процента рабочих Москвы было занято в текстильной промышленности. С заметным преобладанием в хлопчатобумажном и шёлковом производствах. Крепостных нет, приписных всего пятьсот восемнадцать, а вот вольнонаёмных почти двадцать семь тысяч, — привёл мне тульпа скупые строки статистики тех лет, — Из шестидесяти шести мануфактур — сорок девять купеческих, три дворянских, восемь крестьянских и шесть принадлежат иностранцам.
— Угу, купечество рулит, — мысленно сделал я себе пометку, не преминув её озвучить.
— Если смотреть по количеству работников, то да, купцы впереди всех, и выглядят очень убедительно, — подтвердил тульпа, — На шести самых крупных мануфактурах работает больше десяти тысяч человек. Но когда мы говорим о вольнонаёмных рабочих, то разумеем под ними таких работников, которые не были крепостными владельца мануфактуры и не были приписаны к мануфактуре. Подавляющая часть этих рабочих, при наличии некоторого количества мещан, принадлежит к сословию государственных или помещичьих крестьян. Эти оброчные крестьяне, не будучи вовсе свободными, вольными людьми, по отношению к владельцу мануфактуры были юридически свободны и работали на предприятиях по вольному найму.
— Хех, изворотливые москвичи и тут лазейки в законах нашли, — восхитился я хитромудрости жителей Москвы, которые при крепостном праве сумели перейти на новый виток социальных отношений, гораздо более характерный для буржуазного общества.
— Так в том нет ничего странного. Помещичье дворянство себя изживает. Причём, по своей собственной воле. Обучаться хозяйствованию дворяне не желают, считая это моветоном, а прожигать состояния умеют не хуже, чем их отцы и деды.
— Можешь дальше не рассказывать, — отмахнулся я от объяснений тульпы, — А то я не видел, сколько раз отец Пушкина и его брат свои имения перезакладывали, раз за разом всё глубже ныряя в кредитную пропасть. И какими бы умными оба себя не считали, а управляющий с приказчиками их обворовывают да похохатывают. Сильно сомневаюсь, что оба Пушкиных хотя бы половину реальных доходов со своих имений получают.
— Ваш отец пробовал разобраться, — осторожно напомнил Виктор Иванович.
— Не до того ему было. Пока все наливки, да девок созревших перепробуешь, на другое ни сил, ни желания уже не остаётся, — хохотнул я, прекрасно догадываясь, как легко развели и отца и его брата их управляющие.
А ведь помещикам нужно было ещё и по соседям проехаться и умудриться из гостей выбраться хотя бы на следующий день, ну, или через день, если опять же повезёт. Вот и вышло так, что отец, опухший от Болдино, через полтора месяца вернулся домой не солоно хлебавши, а доходы с имения, после его визита, ещё раз снизились, со ссылкой на недород и неожиданный падёж скота.
— Александр Сергеевич, а вы знали, что сегодня кто-то важный должен в храм прибыть? — осторожно поинтересовался мой тульпа.
— Откуда бы мне знать? Я только завтра на службу собирался сходить, — подошёл я к окну, откуда был виден небольшой фрагмент площади перед храмом.
На самом деле, есть у меня проблемка. Не особо дружим мы с местным настоятелем. У него бывший голова выборный в приятелях был и довольно преуспел в своём почитании, поднося священникам и жареным, и пареным, да ещё стараясь удивить братию изысками.
А я, по простоте душевной, индивидуальные гастрономические подарки не посылал, решив, что строительства новой колокольни будет вполне достаточно. Но нет. Не угадал. Можно было обойтись и более скромными вложениями, но направленными для личного пользования.
А перед храмом и в самом деле суета.
— Ваша Сястьво, там архипоп приехал! — влетая в двери, заполошно доложил запыхавшийся Прошка, которого велено пускать ко мне в любое время.
— Архиепископ, может быть? — наморщил я лоб, расшифровывая сообщение.
— А я как сказал? — неподдельно удивился паренёк, — Он самый.
— Сгоняй на кухню. Скажи Акулине, что она мне срочно нужна, — распорядился я, соображая на ходу, во что мне переодеться.